Эдуард Русаков - Рассказы

— Ну, извините меня, простите, — забормотала она.

— А в чём проблема, малышка? — продолжая щедро улыбаться, спросил лётчик Витя. — Чем ты обидела дедушку? Это твой дедушка — я угадал?

— Нет… это писатель… он очень хороший писатель!..

— Да верю я, верю! А фамилия — не Альцгеймер? Шучу! Шучу! — и лётчик Витя радостно, как родного отца, обхватил Сухова за худые плечи. — Сам я, конечно, вас не читал, но — ей верю! Котёночек врать не станет! За что я её полюбил? За чистую правду в каждом слове! — Лётчик Витя притянул к себе Сухова и жарко зашептал ему на ухо:

— Слушай, писатель… пошли сейчас с нами, в мой номер, там выпьем ещё по чуть-чуть — и ты пойдёшь спать, а мы… ну, ты меня понимаешь?

— Оставьте меня! — воскликнул, чуть не плача, Сухов. — Оставьте меня в покое!

— Фу ты, какой обидчивый, — лётчик пожал плечами, — очень обидчивый дедушка, спасу нет… Ну, извини. Пошли, Котёнок! Прощай, Альцгеймер!

И он повлёк за собой покорную Катю.

А Сухов вернулся в свой номер и сел на продавленный сотнями писательских задниц старый диван. Нет, он не плакал и не рвал на голове редкие пегие волосы.

Так тебе и надо, старый дурак, думал он, глядя сухими глазами на драные выцветшие обои. Очень скоро вы все — такие, как ты, — вымрете — и придёт конец великой русской литературе. И — пусть! Так и надо! Мы — тени, мы — призраки, еле живые трупы, наши книги никому не нужны, мы жрём чужой кислород, нам всем пора в братскую могилу. А там, рядом — в ресторане «Дети Солнца» — там юные, наглые, счастливые хозяева жизни. Лётчики-пилоты, бомбы-самолёты… молодые-деловые… Они — живые. С ними — жизнь! А читать им некогда, да и незачем… да и что — читать-то?!

Седов был ещё не старым человеком, ни одного седого волоса (вопреки фамилии), ему и пятидесяти не исполнилось, когда с ним приключилась эта беда, настоящая беда, по сравнению с которой все прежние горести и напасти были сущими пустяками.

Он всегда заботился о завтрашнем дне. Выросший в бедной многодетной семье, Седов с юных лет задался целью — обеспечить будущее своих будущих детей, а поэтому как только начал работать после вуза инженером на заводе, от каждой скудной получки не менее червонца клал на сберкнижку. На «чёрный день». Инженером он был смышлёным, и всё чаще ему стали приплачивать за «рацухи», а когда появилась возможность организовать кооператив, он тут же занялся бизнесом. И на «чёрный день» стали откладываться уже не червонцы, а сотни и даже тысячи.

Он женился, завёл детей — дочь и сына, и будущее наследников казалось безбедным и лучезарным. Но тут рухнула советская власть, а следом грянула инфляция — и Седов лишился всех своих сбережений. Если бы он хранил денежки дома, а не в сберкассе, то смог бы наверняка успеть их хоть как-то реализовать. Но в сберкассах вдруг перестали выдавать вклады, а если и выдавали, то не более пятисот рублей за раз, это ж курам на смех, короче, Седов потерял свои капиталы. Однако после этого он не пал духом — и впредь решил не доверять сберкассам, а хранить денежки дома. К тому времени его приняли на работу в городскую администрацию, в отдел приватизации, где «откаты» текли сами в руки, достаточно было лишь ставить подписи на предлагаемых документах, и главное — всё по закону. Дети подрастали, жена расцвела краше прежнего, они купили дачу и машину, но Седов не забывал о «чёрном дне» — и хранил свои деньги в домашнем сейфе. Однако судьба снова посмеялась над ним: разразился дефолт 1998 года и все седовские накопления обесценились в несколько раз. Он с запозданием понял свою ошибку: деньги надо было хранить не в рублях, а в долларах! И в дальнейшем Седов постарался это учесть и с ещё большим рвением принялся копить баксы на «чёрный день».

И ведь накопил за десять лет приличную сумму. Не будем её называть — пусть это останется тайной Седова. Только его тайной. Только его. Ибо только он, Седов, знал, где запрятан заветный сейф с долларами, а запрятан он был на дачном участке, под полом беседки, и об этой тайне Седов не поведал никому, даже верной и любимой жене, не говоря уж о легкомысленных детях.

На эти денежки его семья могла бы безбедно прожить хоть полвека, даже если бы Седова вышибли с работы. Но его не вышибли. Случилась куда худшая беда — инсульт.

Седова разбил паралич. Ещё вчера он был жизнерадостным и активным чиновником мэрии, любящим мужем и заботливым отцом, рачительным хозяином, пекущимся о благосостоянии своих близких. А сегодня он превратился в немую беспомощную развалину, в живой труп, нуждающийся в постоянном постороннем уходе и надзоре. Это было ударом для всей семьи. Жена и дети очень скоро почувствовали всю катастрофичность ситуации — ведь дочь с сыном ещё учились в университете (без стипендий, кстати, на платной основе), жену недавно сократили в той фирме, где она получала хоть какие-то гроши, а сберкнижки ни у кого из них не было. И парализованный Седов не успел дать на этот счёт никаких распоряжений и даже намёков. Сейф с долларами лежал себе в сырой земле под полом беседки на дачном участке — и никто об этом не знал, кроме немого паралитика Седова.