Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Наконец появился Светилкин.

К моему большому удовольствию, мой патрон был навеселе, но не пьян. Засмеялся и сказал:

— Я слышал, что этот наш «патриарх тобольский» по сей день фабрикует фальшивые деньги.

Хозяин молитвенно сложил руки.

— Помоги ему бог! Он настоящий вельможа…

— Silence, monsieur! [40] «Тише, господин!» (фр.). Прим. пер. — громко прервала своего патрона осторожная мадемуазель. Наконец, мы со Светилкиным вышли.

Нет слов сказать, как я был измучен этим вынужденным участием в гулянке всю ночь во французском ресторане.

Светало.

Работящие китайцы встают одновременно с солнцем.

Сейчас, выйдя, мы повстречали арбы, которые уже возвращались из Минусинска. Остановились.

Джонерикша, что-то жевавший, остановился, обрадованный возможностью заработать.

Мы спросили его, хочет ли отвезти нас в город.

Сговорились мы без труда, хотя русский язык он не знал вовсе.

— Хао! Хао! Но ходиа хао [41] Хао — хорошо. Но хода хао — очень хорошо. Прим. авт. , — согласился он с великой охотой и любезной улыбкой. Светилкин взгромоздился на арбу, я вскочил за ним.

Джонерикша понёсся такой рысью, словно добрый конь.

Никогда жилище Томаша Корсака не казалось мне таким живописным, как в тот день, когда я шёл к нему последний раз, когда накануне выезда из Минусинска шёл к брату по изгнанию попрощаться.

Крыша и стены домика, полностью обвитого хмелем и другими растениями, казались будто из малахита.

Отражение оранжевых настурций, пунцовых маков, пурпурных и белых пионов превратили стёкла окон в прекрасные разноцветные витражи.

Большой белый сибирский пёс с шелковистой шерстью, с хвостом, похожим на великолепный султан, встретил меня радостным визгом, — и быстрыми скачками понёсся к избе, словно лакей с докладом к хозяину о прибытии уважаемого гостя.

Томаш Корсак отвернулся от стола, на котором оставалась собственноручно приготовленная им еда, услышав визг своего любимца, и, быстро оглянув меня, воскликнул:

— Уезжаешь! Пришёл проститься со мной!

— Да, — ответил я тихо, потому что горе сжало мне горло, — Светилкин закончил все свои торговые дела, ему тоже уже надоели местные развлечения, и он сказал мне сейчас, что завтра ранним утром мы отбываем обратно на Большой Участок. Я упросил его освободить меня на сегодняшний день, чтобы познакомить его с вами, дорогой брат. Вы уже побывали в городе? Или от кого-то уже слышали о нашем отъезде, так что сразу угадали, с чем я к вам пришёл?

— Если бы я и был в городе, мне всё равно никто бы не мог сказать о предстоящем выезде Светилкина и о твоём. Но, видишь ли, дорогой, я в своей жизни пережил уже столько прощаний, столько расставаний, не надеясь на встречу в этом мире, что, только взглянув на твоё лицо, понял: твоё присутствие под этой крышей — последний раз.

— О! Ну почему же в последний? Может, я ещё сюда приеду через год.

— Дай-то бог, чтобы через год ты сюда не приезжал… Дай-то бог! Чтобы через год ты вернулся в свою Отчизну.

— А для вас, дорогой брат, — вскрикнул я, — для вас разве нет уже никакой надежды вернуться на Родину?

Он задумчиво покачал головой.

— Уже нет!.. Я стар, измождён, берегу последние силы, последний дух… Напрасно тешиться надеждами, которым сбыться не суждено.

Снял с полки старинную, потрёпанную от частого пользования книжку, одетую в чёрный кожаный переплёт.

Перелистал в ней сколько-то страниц.

На каждой, наверное, было немало следов от его слёз.

Найдя место, которое искал, прочитал: «Останетесь не только без Господина своей крови, но и без Отчизны, и станете изгнанниками, повсюду будете нищие, презренные, убогие бродяги, ногами коих движет беда». Закрыл книгу, поцеловал её и сказал:

— Ведь и над нами исполнилось Сетование преподобного Златоуста. То, что Муж, преисполненный Божьим духом, предсказал, уже наступило, и встречается нам повсюду… Знаешь, я и ты, брат мой, и все, кто пошёл по нашим стопам, должны считать себя смертниками… Таким, как ты, как я, всем таким, как мы оба, не полагается изведать личного счастья и искать личной удачи. Наше терпение, наши беды, наши страдания, мы обязаны смиренно возложить на жертвенный алтарь, с той верой и надеждой, что из них расцветёт возрождение и благополучие будущих поколений.

Я опустился на землю.

Обнял колени старца, пребывавшего как бы в пророческом состоянии.

Он возложил на мою голову благословляющую ладонь.

В этот последний день моего пребывания в Минусинске мы не хотели расставаться и решили провести его вместе — Томаш Корсак проводил меня в город.