Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Погоди. Договаривай до конца.

— Ни к чему, — возразил Эгбо. — Кола только ищет слова. Но хочет сказать не то же, что я. Когда я говорю отступник, я имею в виду Иуду.

— А я Христа. Таким бы я хотел написать Ноя.

— Не могли бы вы подождать со своим кощунством, пока мы уедем отсюда?

— Ты что, на старости лет решил стать лицемером? С каких пор?

— Не в том дело, — сказал Банделе. — Зачем это все говорить при Лазаре?

Лазарь, смотревший все время в дверь церкви, повернулся к ним и сказал:

— Прошу вас, не думайте, будто я против откровенности. В конце концов, каждый приходит к Богу неверующим. Наш долг показать ему свет.

Еще один апостол выбежал из церкви и начал настоятельно звать Лазаря.

— Я сейчас вернусь. Надо помочь одержимой. — И он скрылся за дверью.

— Я согласен с Банделе, — сказал Саго. — Нам следовало бы подождать, когда он уйдет.

— А я не люблю отступников, — повторил Эгбо.

— Я сам не люблю, ну и что? Я видел, как люди на Оингбо преследовали мальчишку, но и тогда он не был столь жалким, как теперь. В руках Лазаря он стал куском сырой глины.

— Поедем домой, — попросила Дехайнва, — Мне тут не по себе.

— М-да, не знаю, что нужно Лазарю, но мой редактор с радостью предоставит центральный разворот в воскресном издании материалу о необычном пророке.

— И это все? — взглянул на него Банделе.

— Что значит все?

— Ничего, не важно.

— Нет-нет, продолжай. Что у тебя на уме?

— Ничего.

— Кола, почему бы тебе и впрямь не написать его? Тогда бы я вставил снимок с картины в полосу... Не знаю, как бы я это обыграл, — я пока что только прикидываю.

Кола покачал головой.

— Нет. Я бы написал его не на кресте и вообще без бутафории. Я увидел в нем Эсумаре. Посредника. Обетование, ложное обетование, обетование отступника. Я подумал об этом, когда Лазарь окрестил его Ноем. У него чистота цветной фотографии.

— Да-да, — пробормотал Эгбо, — и такая же пустопорожность.

В голосе Банделе звучала насмешка:

— Саго собрал материал. Кола заполнил еще одну божественную пустоту на холсте, а что ты извлек из этого, Эгбо?

— Что ты сам извлек из этого? — возмутился Эгбо.

— Знание нового поколения истолкователей.

Саго взорвался:

— Брось свое идиотское самомнение. От него и святой взбесится.

— Осторожней. Просто будь осторожней. Когда создаешь свой собственный миф, не распространяй чужой, он может оказаться опаснее твоего.

— Так чья же теперь очередь?

— Лазаря. Не навязывай людям его миф.

— А что тут такого?

— Видишь ли, ты даже ничего не пытался узнать. Он ведь позвал тебя. Ты не подумал зачем? Или ты поверил, что речь идет лишь о строительстве новой церкви?

— А что еще ему надо? Он хочет рекламы. Все местные пророки хотят рекламы. Это неплохой бизнес.

Банделе покачал головой.

— Я видел его лицо, когда Банделе сказал, что хотел бы написать Ноя в виде Христа.

— Я тоже видел, — согласился Саго. — Но почему бы и нет? Если он хочет творить царей, а не сам садиться на трон, это делает честь его интеллекту. Я говорю тебе, для меня он все интереснее и интереснее.

— Саго, поехали!..

— Не перебивай меня, женщина... погоди. Знаешь, я, пожалуй, готов поручиться, что все эти так называемое апостолы — бывшие каторжники или что-нибудь вроде, с самого дна.

— У тебя опять в мозгах завихрение.

— Нисколько. Лазарь и его «воскресение». Основывает церковь, обращает воров в апостолов и спокойно ждет второго пришествия... м-да, невероятно, но все же... черт возьми, он меня заинтриговал.

— Как кроссворд. Или детектив.

— Банделе, прошу тебя, не огрызайся. Человек хочет как-то мною воспользоваться; я же сам зарабатываю тем, что пользуюсь помощью других. Дело растянется на несколько недель. По статье на каждого апостола и большая статья о нем самом. Золотая жила.

— А что ты будешь делать с его рассказом о собственной смерти?

— Ты поверил ему? Поверил?

Банделе задумался.

— Не важно, поверил я ему или нет. По крайней мере, ясно одно: этот человек пережил какой-то кризис. Если он решил истолковать его так, что это внесло некий смысл в жизни людей, то кто ты такой, чтобы отмахиваться, цинично раздирать его опыт на части в грязной газете, и зачем Кола...

— Меня не трогай! Не знаю, какая муха тебя укусила, но меня ты не трогай. Черт побери, что с тобой происходит, Банделе? Ты стал невыносимо придирчивым и надоедливым.

Банделе, казалось, скрылся в норке и, как неосторожный муравей, пошевеливал высунувшимися усиками. Наконец, он сказал: