Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Это фрукты, а не украшения. — И в окно полетела гроздь бананов.

— Прекратите, или я сообщу профессору. — И Пинкшер пошел на Саго,

— Еще один шаг, и я позову собаку.

— Перестаньте юродствовать.

— Юродствовать? Вы сочли меня за блаженного? Делайте что хотите, но берегите нос. Собака здесь злая. — Он хотел было выкинуть вазу, но тут на него напустилась хозяйка. Он опередил ее и выиграл первую реплику: — Прежде, чем мы расстанемся, позвольте мне принести вам сердечные поздравления по поводу назначения вашего мужа профессором.

— Это очень мило с вашей стороны, но не будете ли вы любезны объяснить мне?..

— Я понял, в чем дело. Все гости должны быть в смокингах. Это ошибка, им следовало бы явиться в трауре.

— Скажите, кто вы и почему выкидываете украшения в окно?

— Я же говорил вам, мадам, что я эксперт ЮНЕСКО по градостроительству.

— Я не люблю фамильярности. — Она устремила на него неживой взгляд,

— Он, видимо, пьян, миссис Огвазор, — вмешался Пинкшер.

— Это ложь, господин малокровный крючок.

— На каком факультете вы читаете лекции?

— На архитектурном.

— У нас нет архитектурного факультета, — резко возразила профессорша.

— Это и не удивительно. Посмотрите на ваши дома: самодеятельность!

— Будьте любезны...

— Разумеется, ваш дом обворожителен. Видимо, иностранный проект.

Чопорность ее исчезла, Саго знал, что она ищет профессора. Для Пинкшера этo означало провал при такой удобной возможности выслужиться. Он заслонил своим зыбким телом хозяйку и начал:

— Послушайте, друг мой. Я думаю, вы здесь — незваный гость.

— Еще бы! — Хозяйка отпрянула от отвращения.

И Саго внезапно спросил:

— Вы ежей не разводите? — Пинкшер в панике отступил в сторону. — Дело в том, — улыбка Саго была снисходительной, — что спину мою все время что-то покалывает. — Он оглянулся на гостей и кивнул каждому из них в отдельности.

— Надо звать на помощь, миссис Огвазор, — шептал Пинкшер. — Кажется, это безумный.

— Вы так думаете? — Саго рычал, как параноичный герой фильма ужасов, готовый броситься вниз с сорок шестого этажа. Пинкшер пронзительно взвизгнул, и пять десятков голов повернулись в их сторону. Профессор извинился и стал пробираться к ним сквозь стаканы и дым сигарет. Саго обдумывал отступление. — Поразмыслив, мадам, я согласен вернуть вам весь пластмассовый рог изобилия. Если ваш дворецкий прав и фрукты действительно лишь украшение, собака к ним не притронется. Она не станет есть всякую дрянь. — И прежде, чем миссис Огвазор разгадала его намерения, он взял и поцеловал ее руку.

Огвазор уже был на месте.

— Поздравляю, профессор, — Саго широко улыбнулся. — Желаю многих столь же прекрасных встреч! — Саго решил, что хозяин дома не священнослужитель, и не стал целовать ему руку, ограничившись сокрушительным рукопожатием. И с удивительной для себя быстротой он нагнулся и понюхал искусственную розу, приколотую у пупа профессорши. — Божественный аромат! Как настоящая. — И он сломя голову выбежал прочь из дома.

Он шагал быстро, ожидая невероятной погони. Затявкала соседняя собака, и он остановился. Возбуждение не проходило, сердце громко стучало в груди. Безумие погнало его назад. Он обошел дом Огвазора и скрылся в кустах, но неожиданно поскользнулся. Под ногой лежал пластмассовый лимон. Саго поднял его и, скрываясь в тени, подошел к распахнутому окну. Все были в сборе, все, безусловно, его обсуждали. Пинкшер выглядывал из окна, стараясь высмотреть выброшенные фрукты. Саго зажмурился. «Пинкшер, не искушай меня». И он досчитал до пяти, чтобы дать Пинкшеру возможность скрыться. Но тот продолжал стоять в окне и что-то говорил чете Огвазоров. Лимон был легким, и Саго подкрался поближе. «Ветер, утихни!» — пробормотал он и бросил лимон. Влажный, он ударил Пинкшера по губам — внезапный, полный мистических ужасов африканской ночи. Ведьмина бабочка, помет летучей мыши, заклинание, смерть, убийство.

Пинкшер, не соображая, что делает, повторил подвиг Саго, облапив чинных хозяев.

Майские ливни в июле стали кровоточить, как проколотые в миллионах мест жилы жертвенного быка, скрытого в судорожных горбах туч; черного быка, откормленного на высоких и дальних нагорных пастбищах, куда не забредет ни один жираф.

Борение происходило и на земле, мосты уступали дорогу переполненным грузовикам, а влажный асфальт являл чудеса недозволенных скоростей героическим автомобилям, которые находили пристанище где-нибудь под обрывом. Кровь землян смешивалась с обесцвеченной насмешливой кровью быка и скрывалась в вечных подземных реках. Собор мироздания рухнул над близоруким Секони. Он слишком поздно заметил во мраке ночи несущийся на него грузовик. Дикий поворот, скрежет сорванных тормозов, и бессмысленная груда металла, и удивленное тело Секони лежали в мелких осколках стекла у разбитых дверей. В задранной бороде Секони спекались земля и кровь.