Воле Шойинка - Интерпретаторы

Желтыми стриженными волосами лицо ему щекотала девочка-альбиноска. Она была нежная и робкая, хрупкое сумеречное создание.

Вошла Моника.

— Юсеи, как ты себя ведешь? Подойди сюда.

Кола моргал, он не верил своим глазам.

— Юсеи — дочь нашего повара, — объяснила Моника.

— Он альбинос?

— Нет. В том-то и фокус. Ни он, ни жена. Они оба такие же черные, как вы. Вас не шокирует слово «черный»?

— Меня шокируют слова «темный», «темнокожий», «цветной» и подобные идиотские эвфемизмы.

— Так я и думала. Приходится быть осторожной. Отчего большинство людей здесь так щепетильны? Впрочем, не буду. Так вот, у Юсеи четверо братьев и сестер, и трое из них — альбиносы. Мать вот-вот разродится шестым. Отец с ума сходит от страха.

— Девочка кажется беззащитной.

— Юсеи плохо видит. Близорукость.

— Я это заметил.

— Кажется, она ходит сюда из-за меня. Сказывается цвет кожи.

— Такая пушистая... как цыпленок. Юсеи, хочешь пива?

— Не давайте ей.

— Это не повредит... Коньяк был бы лучше. Интересно, покраснели бы у нее щеки...

С прежней гримасой Юсеи выпила пива. Она стала рассматривать Колу, тычась носом в его пиджак. Ему стало за нее страшно.

— Но как она переходит дорогу?

— Ей нужны очки. Я договорилась с окулистом.

Юсеи одновременно влекла и отталкивала.

— Как только что снесенное яичко, — сказал он, — когда скорлупа еще не затвердела... или как незаросшее темечко младенца... не обращайте внимания на мои слова. Иногда мной владеют растрепанные чувства.

Она посмотрела на него с изумлением, и ему стало неловко.

— Вы говорите, растрепанные чувства?

Он сделал вид, что не слышит, и она поманила его к окну. Окно выходило на задний двор.

— Видите вон тот пень? Она такая слепая, что заговаривает с ним.

— Отчего же вы до сих пор ничего не сделали?

— Айо только обещает. Беда в том, что у меня нет машины, да и вообще я не умею водить.

— Ничего... я что-нибудь придумаю.

— Вы отвезете ее к врачу?

— Конечно. Приеду и отвезу.

— Спасибо, — сказала она. — Я вас вчера не обидела?

— Нет. Каким образом?

— Вы были со мной почти враждебны. Вы верите в смешанные браки? Я знаю, некоторые друзья Айо смотрят на меня косо.

— Но это же касается только вас и вашего мужа.

— Я рада, что вы поможете Юсеи. Если только вы не будете думать, что я вам ее навязала.

— Не говорите глупостей.

— Все равно, я знаю, что я навязчива. Ну и пусть!

— Так не будем об этом.

Юсеи рассматривала в упор ладони Колы, щекоча их ресницами, а он уставился в пень за окном и не заметил, как Моника вышла из комнаты. Словно стряхнув с себя сон, он взглянул в лицо девочки и вдруг увидел то, что ему было нужно. Он уже отчаялся найти подходящую модель для служанки Обалувайе. И вот перед ним стояла Юсеи, чьи черты и колер как нельзя лучше отвечали его замыслу. Это был подарок судьбы. Он видел Юсеи, подобную лунному камню, у ног Обалувайе, бича небес, который насылает на людей оспу, а сам всегда чист лицом.

В нем рождалось и что-то новое, едва различимое начало большого влечения... не просто расслабляющая нежность, которая смягчает законы его естества... Но в это время распахнулась балконная дверь и Банделе позвал его.

Он вскочил на ноги и, не давая себе одуматься, бросился из дому прочь.

Даже дети знали про Сими. Женщины на коленях молили бога, чтобы мужья изменяли им по сто раз с кем угодно, только чтобы стезя порока случаем не завела их к Сими, к Сими с медленным взором. Ибо усвоив от Сими новый взгляд на жизнь и любовь, мужчины теряли путь к спасению и, низведенные до уровня дикарей, видели своих жен призраками давно прошедших иллюзий. Сими калечила мужчин и рвала с ними дружбу. Сими была так простодушна, что каждый мужчина считал, что это он предал ее, а не она погубила его, и ревностно защищал ее от ярости женщин, не замечавших ее простодушия. Конечно, слагались песни о любовных приключениях Сими, хвалебные песни и песни с проклятиями — не Сими, само собой, но женщинам, которые осмеливались оскорблять богиню безмятежности, Сими, Царицу Улья, чья кожа была пастельного цвета, цвета земли и воздуха. Сими не требовала восхвалений, мужчины пели их сами. Чаще всего это бывало так: увидев Сими, поэт тотчас же разражался дифирамбами.

В обществе Сими обычно была спокойной, недвижной, неприветливой, безразличной к толпе воздыхателей. При этом она замечала все, и когда они уходили, отшумев, порастратившись, опозорившись — ибо Сими пила с мужчинами стакан в стакан и оставалась загадкой, в то время как они раскрывались, обнажались, теряли силы и голос, мрачнели, но не умнели, — только тогда Сими делала выбор, и опять глаза ее из-под тяжелых век смотрели простодушно и непроницаемо.