Виктор Ерофеев - Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

Так они и сидели с мамой на кухне под Парижем, обсуждали, когда Россия кончится, но Россия назло им не умирала. Они стали лаяться, затеяли разводиться. Мама переехала в мастерскую, папа в угол смотрел, но помирились. Дочь генерала сначала была похожа на всех русских из Москвы: думала, тут дым коромыслом. А у нас в Париже глухо. С утра до ночи мы с ней носились, я ей показывал. На третий день я забыл свою реймскую дуру. Она восхищалась. Но потом в момент ей все разонравилось. А родители: откуда у нее деньги? — Да ты, папа, сам был шпион, хотя бы себе немного взял. — Я и так две квартиры купил: одну нам, другую — дедушке с бабушкой.

Дочь генерала как вошла, у нее брови ушли на чердак: кислым табаком пахнет, потолок низкий. Я увидел все по-другому. Гостиная перекрыта гипсокартоном: чтобы у папы свой кабинетик был. И моя — детская — собачья будка с иконой заступника в красном углу.

— Мамина. Она не только реставрирует. Моя мама из рода Рюриков.

— Эх, вы, Рюрики, — вздохнула Катя. — Я одно время балдела от православия.

— Франция свихнулась на буддизме.

— На буддизме? Старый клиент. От мусульманства скоро потащусь.

Сели ужинать по-семейному, в подсобной столовой возле кухни. На стенках — двенадцать маленьких репродукций мировых шедевров.

— А что, деканы во Франции неважно зарабатывают?

— На жизнь хватает, — усмехнулся папа.

— Разве это жизнь? — еще раз огляделась дочь генерала.

— Сося! — всплеснула руками мама.

— А я привык, Сося, — быстро ответил папа, — что мне хамят. Но все-таки не в моем доме! — зарычал он.

— Да вы зря сердитесь. Я просто спросила на всякий случай. Это кто, Джотто?

— Джотто! — мрачно подтвердили родители.

— А что значит «Сося»? — спросила дочь генерала.

Дальше мы кролика ели молча. Кролик на редкость вонял в тот вечер. У мамы вообще бзик на кроликах.

— А вы чем в Москве занимаетесь? — наконец спросила мама.

— Думаю, не стать ли актеркой.

— Кем? — переспросил Сося.

— Актеркой. Пока снимаюсь для журналов. Главным образом, голой.

Соси тихо уставились на Катю. Я — тоже.

— Ну, да, порнография. У нас в Москве вообще модно сниматься голыми. В какую квартиру ни приди, в ванной или еще где висят голые фотографии хозяев. Причем, не просто голые. А так, с раздвинутыми задами.

Папа с трудом боролся с брезгливостью:

— И вы тоже?

— Не только я. У нас и старики, которым за пятьдесят. Нет ничего омерзительнее голых пятидесятилетних мужиков, думающих, что они еще красавцы.

Пока папе не исполнилось пятьдесят, он был не прочь пошутить, они с московским музыкантом даже иногда хохотали, но как исполнилось, у него вся нервная система изменилась.

— А что делать мужчинам за пятьдесят? — снова не выдержала мама. — Не трахаться, да?

Она была младше папы на семь лет. Когда-то она была его аспиранткой.

— Вы знаете такие слова? — расширила глаза Катя. — Мне не жалко — пусть трахаются, только кто с ними захочет трахаться?

— Например, я, — с вызовом сказала мама.

— Сося! — невольно воскликнул папа.

— Ну, если только вы, — пожала плечами Катя.

Я был в разорванном экстазе. Мне снова захотелось в Москву. Там так у них все позволено! А что я? Кататься на велосипеде с гор по пересеченной местности? Или, как мой подпарижский Обломов, сидеть на диване в вишневом халате с красным лицом, уставиться на русские книги и тянуть виски? Все время у нее в сумке звонил телефон. Она отвлекалась, извинялась, болтала, шептала, хохотала, даже однажды топнула ногой.

— Мой папа позвонил. Вам привет.

— А папа ваш… — начал Сося.

— Он летает. Он — русский летчик.

— Космонавт? — спросил я.

— Вам все секреты расскажи! — рассмеялась она.

— Как же в России без секретов? — хихикнул папа.

— А почему вы, гуманитарий, говорите БЭЗ, а не БЕЗ? У нас так никто не говорит.

Раз в неделю Соси ходили в гости. Мама старательно принимала душ и долго красила губы. Меня спрашивала виновато:

— Тебе не будет страшно одному?

Я отвечал что-нибудь односложное. Я вообще с ними жил односложно. Но когда дедушке стало плохо в его уборной, я помчался наверх, к московскому музыканту, они сказали, они у него, а музыкант вышел весь сонный.

— Где вы были? — спросил я, когда они ввалились на цыпочках в шесть утра.

— На свадьбе. Студент женился, — сказал папа.

— Мы не хотели тебя пугать, — сказала мама.

Я первый раз в жизни на них наорал:

— Мне двадцать лет. Я — француз. Я не боюсь спать один. У деда инсульт. Он хочет дать дуба!