Борис Тропин - Заносы

– На, – говорю, – твои деньги! Хоть залейся! И ко мне больше не подходи!

Серегу как ветром сдуло. И два дня где-то носило. Разные люди видели его у разных магазинов. А потом, когда разбирали на «пьяной комиссии», он меня же во всем и обвинил.

– Товарищи комиссия! – говорит и на меня пальцем показывает. – Я его по-хорошему просил: дай пятерочку! А он мне все деньги бросил – «хоть залейся, и ко мне больше не подходи!» Разве так можно?! Он же мой наставник! Я его слушаться должен. И что мне после этого оставалось?! А дал бы пятерочку, как я просил, и все бы в ажуре: и деньги целы, и прогулов не было, и баба не ругалась! И вы бы меня здесь не разбирали!

– Вообще-то он прав, – усмехнулся председатель комиссии Селиванов.

– Конечно! – обрадовался Серега и снова показал на меня пальцем. – Он неправильно поступил. Это надо записать в протокол!

– Может, ему другого наставника подыскать? – то ли в шутку, то ли всерьез обратился Селиванов к членам комиссии.

– Не, зачем, – заступился Серега. – Этот тоже ничего. Только ему надо объяснить, чтоб он так больше не делал. Человека ж воспитывать надо! Вы его на своем партсобрании поругайте – он исправится. Он же не дурак! Тверже надо быть! – обратился уже ко мне. – Дал слово – держи!

– Хорошо, – сказал Селиванов, – мы с ним разберемся. А вот с тобой что делать?

– А я обещаю: этого больше не повторится! И прошу мне поверить.

– Тебе сколько уже верили?

– В последний раз!

Люди смеялись, с Серегиной зарплаты сняли пятьдесят процентов премии, а я виноватый.

– Как же это ты своему подшефному – «хоть залейся»? Нельзя так! – пожурил Селиванов. – К наставничеству нужно относиться серьезней! Надо больше времени уделять своим подшефным, разговаривать с ними почаще, жизнью интересоваться… Перевоспитывать!

– Кого перевоспитывать, Василий Сергеевич?! Человек на двадцать лет старше меня!

– Но Ивана же перевоспитали!

– «Перевоспитали»! Через час его нюхаю!

– Ну и правильно! Он чувствует за собой контроль и держится. Так и надо!

Селиванов ушел к своим арматурщикам, а передо мной Серега маячит.

– Ты… это… извини! Но ты же сам виноват.

– И не подходи! – говорю. – Из-за тебя одни неприятности.

Серега вздохнул сочувственно, потоптался.

– А ты это… стакашку пропусти – полегчает, – от души посоветовал. – Я ж понимаю. Хочешь, сейчас сбегаю?

У Юры с наставничеством гораздо лучше получается. Я, по его словам, успехи делаю на нелегком пути интеллектуального развития, за что ему благодарен. Чтобы не прерывать надолго процесс моего образования, пригласил меня в музей – он его по ночам сторожит – да вдруг спохватился:

– А ты кто вообще?

– В смысле? – не понял я.

– Ну, западник, почвенник, сионист, антисемит, фашист, анашист, буддист, монархист, православный, мусульманин? По убеждениям кто?

– Не знаю! – честно признался я, пожав плечами для убедительности. – Я на заводе работаю, материальную базу создаю.

– Тогда ладно, – махнул рукой, достал пухлый ежедневник. – Я на всякий случай. А то у меня были как-то ребята из «Памяти», сидели квасили. Вдруг Аркаша с Димкой заявились. Тоже выпить не дураки, но совсем другого содержания. То ли я ошибся – не тот день им назначил, то ли они сами пришли, не согласовав. Слово за слово – получился мордобой. На хрена мне это надо! А раз ты не определился, тогда все равно, – полистал свой кондуит. – Та-а-ак… В понедельник у меня – поэты, в среду – татары, а в пятницу зэк один придет. Удивительный человек! Умный начитанный. Пятнадцать лет отсидел…

Интересно, кто у него на этот раз будет.

Спускаюсь в подвал. В комнате кроме Юры человек в длинном кожаном пальто и неопределенного цвета, словно жеваной беретке – точь-в-точь, как у меня была, но неизвестно куда делась.

– Гена историк. Боря гегемон, – представил нас Юра друг другу.

Гена историк тут же отпустил интеллигентную шутку в адрес рабочего класса – «движущей силы революции». Оказывается, он в своих трудах доказывает, что рабочий класс – вовсе не гегемон и движущая сила, и уж тем более не мог быть таковым в России 1917 года. Мысль по тем временам крамольная, а потому заслуживающая внимания, и мне следовало бы как-то ответить, подискутировать, защищая братьев по классу… А никак! Смотрю я на эту его беретку и не могу отделаться от мысли, что она моя! Ну точь-в-точь такая у меня была – словно той же коровой жеваная, трудно определимого цвета и формы. Всякий раз, когда я ее надевал, жена морщилась – тогда я еще женатым был – и спрашивала с брезгливой гримасой: «На какой помойке ты ее отыскал?» Вещь, конечно, не парадная, но необходимая и очень удобная. И однажды я ее не обнаружил на месте.