Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

Лысая скотина признался, что я похожа на (опять) лошадку, которую нужно усмирять, а она, лапочка, настолько отличается от меня. Ее надо, наоборот, как женственнейшую из женщин зажигать… шикарной жизнью… нежно и ласково, как сейчас. Аристократочка.

Меня почему-то тряхнуло потливым ознобом, и из-за какой-то сердечной судороги я скувырнулась с ветки, глухим хрустом провалившись в овражек.

Наступила пауза.

– Что это было?

– Интересно… Может, она… может, не она… ночной зверек наверняка где-то тут бродит… В такие ночи у нее не бывает сна…

Блеснула молния, и душная ночь превратилась в дождливую. Все свалялось в неинтересную кучу, и, боясь потерять надежду на что-либо вообще, я рванула (в пальмовых зебрах) на Маяк. Часы показывали три ночи. В висках жестким эхом отдавало это презрительное «бродит». Грубая пророческая насмешка по поводу бессонной ночи. «Бродит… ночной зверек…»

Молния и гром.

Я им докажу. Я не знаю, что именно (гром), но я все равно докажу, в свой срок и я… я… я понятия не имею, как, но что-то докажу!!!

Я – на тропе войны. Несчастья выели резерв чувственности, и я теперь без чувств. «Бродит». Старая забытая Адора бродит в сыром тумане безвременья.

Было обращено внимание на мою бледность.

Я мрачно тыкалась во всякие закутки мечтательной Имраи, и везде мне отвечала одинаковая пустота. И даже она была не моей. Плавно я вытеснялась из этого сказочного мирка, плавно мое место занимал кто-то другой. Никто из окружающих не мог понять причину моей сырой хандры, всех почему-то раздражал мой отрешенный вид, сгорбленные плечи, шаркающие шаги и Роберт Плант, с надрывом поющий из-под наушников.

Моя сестра представляла собой экспонат приблизительно такой же отрешенности. Только она, напротив, цвела, будто за счет моего увядания, празднуя разгар своей поздней весны.

Я с характерной флегматичностью спросила у нее про вчерашний дождь. Это прозвучало для нее как маленькое бесстыдное оскорбление: с какой стати посторонние львята должны знать про известный только узкому имрайскому кругу дождь, отбарабанивший свое после трех ночи? Я, в духе самодовольной красавицы, чье дело всех и каждого, озадаченно, чуть ли не обиженно спросила, а что, собственно, в этом такого? И как бы между прочим, пренебрежительно: «Саша мне, кстати, очень много рассказывал про твоих киевских друзей. И нам показалось, что они как-то не совсем из Киева, а скорее из Питера-а…»

– Хамка! Хи-хи-хи! Вот чудовище… Вы оба!.. – Она долго недоумевала о мелкой человеческой подлости: ведь вроде бы кое-кто поспешил попрощаться поскорее, чтобы не промокнуть. Вот ведь мерзавец!

Мне было очень приятно.

Я косо и скептически смотрела на нее, будто сдерживая зевоту, вынося ее монолог. Впрочем, в глубине души мне было наплевать даже на это.

Потом сестра куда-то умчалась, видать, в поисках новых изобличительных фактов, но быстро вернулась, очень довольная. И в триумфальной позе, решительно загораживая солнце, высилась надо мной, по ноге с каждого бока. Обозвала брехлом, потому что Их Святейшество, непричастно лыбящийся из своей норы, соизволил опровергнуть мой обман, передав факел торжества неумолимой правде.

Примерно в эту же пинту времени, вероятно, когда златовласая Фемида плескалась в волнах правдолюбивого Понта, я спокойно (отрешенно) шла отшлифованным гладеньким маршрутом, под тентом, в пляжную кабинку. Я почему-то совсем забыла про недремлющего, но ладно атрофированного из памяти павиана, который быстрым обезьяньим движением уже крепко перехватывал мою руку и грубо затягивал в более узкий круг нашего несовместимого единения. Окунувшись в эту пальмовую тень, я, так хорошо контролируя свои принципы, никак не признавала его и смотрела будто сквозь. И лишь где-то глубоко в сердечке поднималась холодная боль – истязания реальности были нестерпимы.

Он и не думал говорить мне что-либо успокаивающее.

– Ты что своей сестре наболтала? – Пальцы впились в мое запястье, когда я тупо попыталась вырваться. Я беспомощно посмотрела в холодные стекла его темных очков.

– Молчишь? Кому было сказано просто сидеть тихо и молчать?

– А кому было сказано не е… меня во имя вашей сраной гармонии?! – с неожиданным запалом взвизгнула я, замечая осуждающую вибрацию куполообразных телес, распростертых на соседнем лежаке.

Хватка усилилась.

– Не суй свой нос не в свои дела и перестань врать. Я ненавижу врушек.