Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

Очень поздно, где-то около полуночи, мы возвращались обратно на Маяк. Нежный вечер уже перерос в тихую, властную ночь, когда небо из индигового превращается в эбеновое и замолкают все человеческие и нечеловеческие шорохи. Имрая молчит, и только мы, громко топающие по подсохшей траве, нарушаем этот дивный покой. Заглохли все собаки, перестали летать птицы, и лишь маячный луч продолжал легко скользить по благоухающей темноте.

Валентин вел под руку веселого отца, а я Мирославу. Эта парочка осушила за несколько часов бутылочку джина и остатки мадеры с хересом, отчего пребывала в блаженном состоянии мутного веселья и легкой невменяемости. Если бы я пару минут назад встала со своей лавочки и удрала в эту зовущую темноту, меня бы никто не окликнул.

Такое ценное открытие даже немного протрезвило меня. И в моих руках, оказывается, не только мягкая темная пустота, но вожжи управления собственной судьбой.

– Передаю из рук в руки, – сказал Валентин, отпуская папашу. Мы тем временем обнимались с Миросей. Кровь жарко пульсировала у меня в висках, и, прощаясь, мы рыдали, как белуги, признаваясь друг другу во вновь вспыхнувших родственных чувствах, и она твердила, что «мы сделаем из тебя человека…» А потом, сквозь некое белесое пятно, образовавшееся в моей уставшей охмеленной памяти, вспоминаю, как перед крыльцом Валентин пытался меня поцеловать по-настоящему. И я оттолкнула его и села на корточки, чтобы не упасть.

Потом мы, наконец, расстались, и с ключом в вытянутой руке я поднималась по лестнице.

Дома я приняла холодный душ, и немножко полегчало, хотя ощущение какой-то сказочной легкости и изворотливости не покидало меня. Это было вроде как начало еще одной новой жизни. И судьба шептала мне: «Все будет прекрасно».

– Ух-х-х? – подтвердил изумрудный луч, пробегая по ветвям сонной фисташки.

Альхен немного сгладил мое одинокое похмельное утро, явившись через пятнадцать минут после нашего с папашей запоздалого прихода. В темных очках, скрывающих мешки под глазами, и в моей рокерской бандане вместо потерянной давеча панамки отец гордо возлежал на надувном матрасе, all in thoughts, на нашем обычном месте. Сама я была в форме весьма неважной и больше всего на свете хотела бы еще полдня поспать, а потом посмотреть телевизор. Но, глядя на папашу со своего пирса, я не могла избавиться от лезущей на лицо лукавой улыбочки. И несмотря на жалость и все самые светлые отпрысковые чувства – мне хотелось смеяться. Правда, до выхода на улицу папаша вел себя просто возмутительно, не упустив возможности пару раз что-то злобно пробубнить мне в спину и потом, с садистским триумфом, заставил вымыть гору посуды, оставленную вчера Цехоцкими (именно гору – я не утрирую). И какие-либо попытки избежать ненавистной процедуры привели лишь к воплю: «Заткнись и делай, что тебе говорят!»

Теперь я лежала на своих двух досках, с морем в трех метрах ниже, на животе, подвергая свою обожженную спину различным нездоровым экспериментам.

Гепард радостно помахал мне, и я гордо кивнула ему в ответ, не замедлив перевернуться на спину (лифчик лежит рядом), плюнув на опыты и думая лишь об удовлетворении его взгляда. Он явно одобрил мои действия, и на какую-то секунду мне вообще показалось, что он вчерашним вечером был где-то рядом с нами – видел, как я выкуриваю первую в своей жизни папиросу, как я быстро хмелею от джина и мадеры, как мы все стоим на террасе Старого Дома. И мне так хотелось спросить его, почему он не заговорил со мной тогда. Но даже подойти друг к дружке мы не могли, томно поглядывая через пропасть родительских запретов.

Озадачила также отмена его обязательной кунг-фуистской зарядки, проводимой каждое утро за «собориком». Неужели из-за меня?

Потом пришло мое семейство с весьма зелеными физиономиями, и было решено не подвергать себя пагубному воздействию прямого ультрафиолета, а обосноваться где-то в тенечке, под тентом, и не в «резервации» (лень идти), а в нескольких шагах от притаившегося с хищной мордой Гепарда.

Машка, завидев, где я загораю, под вопли матери помчалась мне навстречу, проделав действительно опасный путь по узкой бетонной балке.

– Нет, не надо, не надевай! – Имеется в виду верх от купальника.

Я сама чуть не свалилась, подхватила ее на руки и потащила обратно к родителям. Потом покосилась в альхенский угол. Он сидел, якобы уткнувшись в книжку, и тихонько поглядывал в мою сторону. Потом, правда, пришла веселая Сюшечка, и, гордо спустив забрало-очки, я удалилась в общество сестры.