Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

Белая огромная печь напротив входа всё ещё по-прежнему опрятна. На припечке – большая настенная фотография. Её, должно быть, хотели взять с собой, но в последний суетный момент пристроили здесь, точно напротив входа. Красивая женщина и сильный мужчина, чуть прислонившись друг к другу плечами, внимательно смотрят с неё на дверь. На женщине – платье послевоенного фасона, с капроновым узорчатым белым воротничком. Он – в нарядном новом костюме с полосатым галстуком, завязанным большим узлом... Здесь понимается само собою: ими строился этот дом, для детей и внуков, удобно, красиво – на долгую жизнь поколений. Тринадцатый год внимательно смотрят их молодые глаза – мужа и жены, матери и отца – на не открываемую никем входную дверь. В избе темнеет, светает, снова вечереет. Но не заходит никто. Родители... Остались всё же в своей пустой избе, совсем студёной, должно быть, по зимам. Одни. На фотографии.

Но вошли ненароком – мы, чужие, непрошенные. Простите. Оставайтесь...На сколько ещё лет? На триста?...

И мы прикрываем дверь снова. Поплотнее.

И снова – двор, и ослепительное весеннее солнце. Бочка, заботливо прикрытая мешком, у сарая. Огромная ступа, старинная, в которой веками толкли то зерно, то конопляное семя, да вдруг перестали. Потому что однажды, в одночасье, здесь перестала длиться жизнь... Да что же это – сирень, так и тянется молодыми ветками, так и смотрит лиловыми гроздьями – не на солнце, нет, не на улицу – а только вся – туда, в тёмные окна без занавесок? Разве же так бывает?

Я не очень понимаю после этого, куда и сколько времени мы едем. Тринадцатый год и тринадцатый день идёт после аварии – вот он.

– ...Тринадцать-двенадцать километров осталось до реактора. Может, хватит? – спрашивают с переднего сиденья.

– Да, хватит.

И, через какое-то время:

– Подкрепимся, выпьем? Завтра – день Победы.

– Выпьем.

Водка налита в стакан на багажнике «Волги». Здесь же – нарезанная колбаса. И все мы, прежде, чем выпить, смотрим на обелиск в лесу, близ заросшей дороги. «В этом районе в годы Великой Отечественной войны базировались Хойникский подпольный райком КПбБ и партизанский отряд имени Чапаева». Фонит памятник героям – мелькающие стремительно цифры добегают до 90. Но давно посаженные тюльпаны раскрыли свои лепестки у самого подножия обелиска к этому Дню. И мне определённо кажется, что земля вокруг цветов прибрана чьей-то неведомой рукой.

– Нет людей в зоне... – в который раз говорят мне.

– Нет здесь никого, – подтверждают.

Долго не смолкает дозиметр над озерцом неподалеку от памятника. Долго не смолкает он, положенный на багажник, рядом с водкой.

– Вечная им память...

– Вечная.

Отречься – или не отречься от заражённого радионуклидами Полесья? Внешнему миру кажется, что этот вопрос решался и решается политиками. На самом же деле его решал каждый из тех, кто либо уезжал, либо оставался жить в опасных для здоровья и жизни зонах.

(Важно оговориться: о Тридцатикилометровой, зоне тяжелейшего радиоактивного заражения, речи здесь и далее идти уже не может, ибо сколь-нибудь длительное пребывание в ней самоубийственно. А саму тему о возможности жизни в ней на ближайшие сотни дет должно считать закрытой. То же самое можно сказать и о пустующих деревнях, находящихся непосредственно близ Тридцатикилометровой, в зонах высокой заражённости. Они для жизни также непригодны, подвергнутые полному выселению).

Вопрос этот, однако, – бросить всё, в разной мере загрязнённое, или нет, – разделил на две противоборствующие стороны представителей власти, политизированной общественности, науки.

Сергей Беспалый: «...В 1988 – 1989-м в Гомеле на площади нагнетали такие страсти! Понадевали повязки чёрные так называемые неформалы, кричали, что жить здесь нельзя. Благодаря этому они, к сожалению, пришли тогда в Гомеле к власти. И город был запущен. Потому что на фоне вот этого всего – жить действительно нельзя... Если бы тогда Анатолий Михайлович Скрябин тоже повязал чёрную повязку и как учёный вышел бы кричать, то он в то время наверняка занял бы какой-то огромный пост. Он этого не делал. И его ругали».

Исследовавший закрытые аварии на Урале, жизнь на территориях, загрязнённых челябинским Атомградом, Анатолий Михайлович приехал сюда по приглашению министра здравоохранения Белоруссии в качестве консультанта в июне 1986 года. Он же стал организатором Гомельского филиала Белорусского института радиационной медицины – остался тут жить и работать.