Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

В тот выходной я рыбачил под Даниловкой... С утра взял на спиннинг пару ленков, приличного таймешонка, а ближе к полудню, когда солнце припекло так, что борта лодки жгли руки, решил сплавляться ближе к дому, тем более, что по опыту знал – до вечера клева больше не будет. Я уже миновал довольно опасную даниловскую шиверу, и теперь лодка неторопливо покачивалась на волнах посреди широкого плеса, когда невесть откуда налетел шквальный порыв ветра, свалившаяся из-за прибрежного хребта туча мгновенно закрыла солнце, и тугие струи дождя, вперемешку с крупным градом, звонко забарабанили по лодке. За считанные секунды я до нитки вымок, а вода, все прибывающая в лодке, делала мое суденышко тяжелым и неуправляемым. Разом потемневшее небо над головой вдруг осветилось мертвенно-голубоватым светом, и трескучий раскат грома словно вдавил меня в банку лодки. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем под днищем захрустела береговая галька. Кое-как вытащив на берег лодку и подхватив промокший рюкзак, я бросился к зарослям черемухи и тут, во время короткого промежутка между очередными громовыми раскатами, услышал:

– Эй! Паря!.. Ходи сюда, покуда не пришибло!

Кряжистый старик стоял в двери сторожки, удерживая ее от порывов ветра, и махал мне рукой.

– Тебе, тебе грю! Ходи живее!..

Дважды приглашать меня не требовалось. Едва я нырнул в спасительный полумрак избушки, как белая стрела молнии впилась в громадную лиственницу на противоположном берегу, словно в замедленной съемке полетели, кувыркаясь в воздухе, сучки и куски ствола, от близкого тяжкого удара вздрогнул пол под ногами, а из щелей в потолке посыпалась на голову труха. Я все еще толкался у порога, не решаясь пройти дальше, и с мокрой одежды натекла изрядная лужа. Старик сидел в дальнем углу у оконца, глядя на буйство стихии. Наконец он повернулся ко мне:

– Ну, чо столбеешь? Разболокайся живо да к печи одежину-то вешай!

Пробормотав слова благодарности, я примостился на краю топчана и начал раздеваться. Когда я, выжав и развесив парившую одежду над горячей печкой, остался в одних трусах, старик пошарил у себя за спиной и бросил мне старую фуфайку.

– Накройся, а то заколеешь голожопым-то!

Он поставил на плиту большой помятый чайник и подбросил дров. В печи сильно загудело, и уже через минуту-другую бока ее стали малиновыми, а по избушке поплыли волны тепла. Отогревшись, я вспомнил про продукты, оставшиеся в рюкзаке. Хлеб и вареные яйца превратились в сплошное месиво, невредимыми остались лишь банка тушенки да моя походная фляжка из нержавейки, в которой брал я собой обычно, на всякий случай, граммов двести спирта. На мое робкое предложение помаленьку выпить, дед взял фляжку, поболтал ее и поинтересовался.

– Это што же, вино, пгголь? Спирт? Ну, чо ж и не выпить, особливо, когда угощают!

Он достал с полки над окном баночку с солью, а из висящего на стене мешка два больших, начавших желтеть, огурца и луковицу величиной с добрый кулак. Большим ножом бережно, стараясь не крошить, отрезал два ломтя хлеба. Глядя, как я разбавляю спирт водой, укоризненно покачал головой:

– Не гоже! Тока добру перевод!

Сам он выпил, не разбавляя и не запивая, лишь хрипло выдохнул, вытер выступившие слезы и захрустел луковицей. Дождавшись, когда выпью и я, дед не переставая меня рассматривать, спросил:

– Ты чей будешь? В гости, штоль, к кому приехал? Чой-то мне обличье твое незнакомо да и говор не нашенский.

Узнав, что я приехал всего несколько месяцев назад на работу, он только покивал головой.

– Эва, занесло-то тебя, паря! Это как же понимать, романтика, штоль, или как ее там еще? Иль может за рублем за длинным? Так за морем-то, паря, завсегда телушка – полушка, да тока перевоз-то шибко дорог!

Выслушав мой рассказ и глотнув еще спирта, он снова покивал седой лохматой головой.

– Нешто тут лучше, чем дома-то? Дома чай и стены помогают, каждый запечный таракан родной!

Он чуть помолчал, думая о чем-то своем, и уже неожиданно и совсем другим тоном добавил:

– Я ить тож помотался по свету-то... Ажио в Пруссии побывал, а тока лучше места, чем где родился, все одно ни у кого нету. Так-то, паря!

Трудно было понять, осуждает он меня или просто вспомнил свое...

Надо сказать, что, несмотря на свою суровую внешность и нелюдимый характер, оказался Василий Хирсантьевич интересным собеседником, отличным рыболовом, прекрасно знающим реку до самых ее верховий, бывалым таежником. И очень скоро я стал частым гостем в его сторожке на плотбище. Старик, хоть и ворчал иногда для приличия – дескать, не положено тут посторонним шляться, – но заметно бывал рад каждому моему появлению...