Коллектив Авторов - Эта гиблая жизнь

В поселке дед Василий появлялся редко. Летом он сторожил плоты, километрах в трех от Даниловки, и если была какая-то нужда, в магазин или еще зачем, он наведывался в эту деревушку, а с наступлением зимы уезжал на заимку, где и жил до самой весны. И хотя разменял дед восьмой десяток, но на здоровье не жаловался, по врачам не хаживал, а пушнины сдавал столько, что молодые мужики только завистливо вздыхали да чесали затылки. Были и такие, кто пытался выследить «путик» деда, но следы его уводили в такую глухомань, что идти за ним в одиночку не отваживались, желающих встретиться на узкой таежной тропе со «старым варначиной» не находилось. Жил дед одиноко, ни с кем не общаясь, а если кто и заговаривал с ним, то отвечал неохотно, низким хриплым голосом, глядя куда-то мимо собеседника.

Местные старожилы помнили, как появился он однажды в поселке, заросший до самых глаз рыжей бородищей, вывалил в скупке из заплечного мешка большущий ворох шкурок, среди которых немало был и лис-«крестовок», и соболишек. Однако, не загулял, как все охотники. Несколько дней степенно прохаживался по улице, что-то присматривая, а потом, не торгуясь, не скупясь, купил домик на самом берегу Каа-Хема, у молодой вдовы Митюхи Краснова, утонувшего из-за напарника прошедшей осенью. Молодуха на следующий же день уехала к родителям в Зубовку, а Василий подправил покосившийся, местами упавший забор, починил протекавшую крышу, а потом навесил на дверь тяжелый амбарный замок, да и исчез почти до Сретенья... Разное судачили о нем жадные до слухов поселковые бабы, да и мужики, собравшись за поллитрой, тоже болтали кто во что горазд. Кто говорил, что дед, дескать, душегуб беглый, от властей в тайге прячущийся, другие утверждали азартно, настырно, что видели, как крестился дед двуперсто, стало быть, старовер какого-то неведомого отшельнического толка. Слухи о его преступном прошлом разом опроверг участковый, а на старовера Василий, день и ночь смолящий крепчайший самосад, и вовсе не походил. Постепенно слухи улеглись, затихли, и деда оставили в покое...

Впрочем, нелюдимым и хмурым дед Василий был не со всеми. Если взрослые предпочитали не заглядывать на плотбище, которое он сторожил, зная какой малоприятный будет прием, то мальчишки все лето дневали и ночевали на плотах, принося домой тяжелые снизки жирных ельцов, громадные стаи которых постоянно кормились у плотов, а то и вполне приличных ленков. И несмотря на строжайшие запреты матерей: «Вот ужо пойти только к варнаку! Я те так пойду! Хворостиной отхожу – неделю на ж... не сядешь!» каждое утро, чуть свет, мальчишки и компаниями по одному собирались на плотбище у деда Василия... Чем приворожил их мудрый неразговорчивый старик, оставалось для взрослых загадкой. Сила его притягательности была куда сильнее материнских угроз и отцовских подзатыльников.

... На Бай-Сюг – маленький старательский прииск, затерявшийся среди гор и тайги, мы приехали перед самой съемкой сменной добычи с вашгерда. Аккуратный пожилой дядечка в толстых очках и с седоватой бородкой клинышком, больше походивший на какого-нибудь приват-доцента прошлого века, чем на контролера старательской артели, на аптекарских весах точнейше взвешивал щепотку за щепоткой грязно-бурый песок, бережно ссыпая его в кожаные мешочки. Откровенно говоря, ничего кроме легкого разочарования я не испытал. Никакого маслянисто-желтого блеска, никакой нервной дрожи в руках. Обыкновенная, кропотливая и даже скучная работа. И это то самое золото, из-за которого у человека «крыша едет»? Из-за этакой вот грязи?... Я протянул руку, чтобы пощупать, ощутить его вес, но ее мгновенно, словно клещами, перехватил стоящий за спиной охранник и оттеснил меня в сторону от контролера настороженно и даже враждебно следя за каждым моим движением. Напрасно пытался я объяснить свой порыв, больше ни меня, ни корреспондента республиканской газеты, с которым вместе ловили ленков, и в компанию к которому я напросился в эту поездку, к золоту и близко не подпустили. Каждый раз перед нами вырастал с мрачным видом охранник, и мы только из-за его плеча могли видеть, как бородатый «приват-доцент» стягивал мешочки сыромятным шнурком и тщательно опечатывал сургучной печатью, после чего все присутствующие расписывались в каком-то журнале. Корреспондент зло фыркал в мою сторону – из-за меня у него срывался хороший репортаж, а я откровенно скучал. Я ждал романтики, горящих глаз, блеска самородков в лотках старателей, словом всего того, что представлялось по плохим, штамрованным. Но вместо этого увидел обросших мужиков в заляпанных грязью мокрых брезентовых робах, месящих сапогами грязную жижу, развороченные, размытые водой камни и скучного типа в толстых очках, по крупицам взвешивающего все такую же грязь... Куда с большей охотой побродил бы я с удочкой по шумящей в логу речке.