Хлоя Бенджамин - Бессмертники

Майра приподняла уголки губ полумесяцем. Вскоре эта гримаска станет Дэниэлу такой же родной, как её маленькие прохладные ладони, как родинка на мочке левого уха.

— Я прослеживаю судьбу произведений искусства, похищенных нацистами, — сказала, помолчав, Майра. — И я обратила внимание, какой долгий путь проходит каждое. Скажем, «Портрет доктора Гаше» Ван Гога. Он был написан в 1890-м в Овер-сюр-Уаз, за месяц до самоубийства Ван Гога. Картина четырежды переходила из рук в руки — от брата Ван Гога к вдове брата, затем к двум частным коллекционерам, — и наконец её приобрёл Штеделевский художественный институт во Франкфурте. Когда в 1937-м музей разграбили нацисты, она очутилась у Германа Геринга, а тот её продал немецкому коллекционеру. Но тут начинается самое интересное: тот коллекционер перепродал портрет Зигфриду Крамарски, еврею-банкиру, сбежавшему в 1938-м в Нью-Йорк, спасаясь от Холокоста. Правда, удивительно? — картина в итоге очутилась в руках у еврея, прямиком от приспешника Геринга! — Майра теребила наушники, она вдруг смутилась. — Я полагаю, Бог нам необходим по той же причине, что и искусство.

— Чтобы радовать глаз?

— Нет, — Майра улыбнулась, — чтобы открывать перед нами неведомые возможности.

Эту утешительную мысль Дэниэл давным-давно отбросил, но, несмотря на разногласия, его тянуло к Майре. В выходные они пили вино и слушали «Землю благодати» Пола Саймона из магнитофона, который Майра поставила у открытого окна своей квартиры на третьем этаже в доме без лифта. Когда она запустила руки в задние карманы его джинсов и притянула его к себе, его накрыло такое блаженство, что стало почти неловко. Он лишь сейчас осознал, как долго был одинок.

В день свадьбы, когда он, обведя взглядом лица гостей, из родных увидел лишь Герти и Варю, у него кольнуло сердце, точно ветка хрустнула. Одно из главных сожалений в его жизни — что Клара и Майра так и не познакомились. Майра — очень земной человек, чего нельзя было сказать о Кларе, зато у них схожее чувство юмора, и обеим были по душе игры в азарт — а иногда и не только игры. Дэниэл не сознавал, как ценил эти черты в сестре, пока не познакомился с будущей женой. Когда на свадьбе били бокалы, он представил, будто разлетается на куски и вся его прежняя жизнь — большие и малые потери, непонимание и мука. И из осколков он соберёт что-нибудь новое, с Майрой. Заглянув в её яркие глаза, карие, сверкающие от слёз, он разнежился, будто окунулся в тёплую ванну. И пока он на неё смотрел, тепло наполнило его до краёв, отодвинув боль в дальний уголок сознания.

В первую брачную ночь, лёжа нагишом в постели с молодой женой, — Майра посапывала, прильнув влажным лбом к его груди, — Дэниэл вздрогнул. И начал молиться. Слова полились легко и непринуждённо, как струя мочи. (Жуткий образ — поделись он с Майрой, та пришла бы в ужас, — и всё-таки более подходящий, чем те цветистые сравнения, что он слышал в детстве.) «Молю тебя, Боже, — твердил он про себя, — пусть это продлится подольше».

В последующие дни, вспоминая молитву, Дэниэл чувствовал стыд и в то же время некую лёгкость, будто остриг волосы. Он не думал, что религия способна принести ему такое утешение. Если уж говорить правду, семена неверия были посеяны задолго до смерти Клары, Саймона и Шауля. Началось с гадалки на Эстер-стрит. Он тогда устыдился своего язычества, жажды проникнуть в неведомое, — устыдился вплоть до отвержения. Никому, поклялся он, не дано иметь над ним такую власть, ни человеку, ни божеству.

Но возможно, Бог не имеет ничего общего ни со зловещей, мрачной тягой, что привела его к гадалке, ни с её нелепыми предсказаниями. Для Шауля Бог олицетворял порядок и традиции, культуру и историю. Дэниэл по-прежнему верил в свободу выбора, но, положим, это не препятствие для веры в Бога. Он представил себе Бога иначе: если вдруг ступаешь на неверный путь, он подсказывает, но не принуждает, советует, но не настаивает, — он направляет тебя, как отец. Отец наш небесный.

Через несколько лет, когда они уже жили в Кингстоне, штат Нью-Йорк, Дэниэл спросил у Майры, нарочно ли она подсела к нему тогда, в столовой.

— Конечно, — ответила Майра, смеясь, и лучик солнца из кухонного окна превратил её глаза в две золотые монеты. — Все места были свободны. Как думаешь, чем же ещё мне твой столик приглянулся?

— Не знаю, — ответил Дэниэл, смущённый то ли тем, что спросил, то ли тем, что в ней усомнился. — Может, тебе хотелось общества. Или солнца. Помню, светило солнце.