Луиджи Малерба - Сальто-мортале

Мне холодно, это близится старость. Нет, просто вечером воздух холодный. Да нет, я спиной чувствую груз лет, а может, это обыкновенная простуда? А между тем это давят годы, их было так много! Ну ладно, зато иной раз старость приводит меня в хорошее настроение, особенно когда я говорю себе: это единственный способ прожить долго. Так что оставьте меня в покое.

Жаль, что болят оба колена. Было бы лучше, если б у меня вообще не было коленей. Но они есть, и их надо беречь. Болит спина — лучше бы ее не иметь. Глаза тоже болят oт яркого света, и голова болит. Было бы куда лучше не иметь ни глаз, ни головы,

ЛУЧШЕ БЫЛО БЫ ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ИМЕТЬ.

Бродить повсюду свободным и счастливым, как птица. Джузеппе, дружище, ты же отлично знаешь, что у птицы, как и у тебя, есть глаза и голова. Без конца все сравниваешь, и каждый раз ошибаешься, лучше этого не делать. А ты дай мне возможность ошибаться. Да, но у птиц тоже есть глаза и голова, и они тоже стареют. С той разницей, возразил я, что и в старости они продолжают летать.

Вряд ли кто-нибудь скажет: я видел, как пролетала очень старая птица; старые и молодые, они одинаковы и летают одинаково. Быть может, если хорошенько приглядеться, разницу можно заметить в момент взлета. Как это очень старым птицам удается взлететь? Садиться куда легче, но при взлете мотор должен работать вовсю. Поэтому куда больше катастроф происходит при взлете, чем при посадке. Три года назад в Орли из-за неудачного взлета погибло сто одиннадцать человек: взорвался реактивный двигатель. Такое случается довольно редко, но все-таки случается. На второстепенных авиалиниях, к примеру африканских, взлет всегда очень опасен, потому что там до сих пор летают устаревшие «дакоты» с поршневым двигателем — самолеты времен второй мировой войны. К счастью, их осталось немного: почти все уже разбились. В Испании до сих пор летают «суперконстеллейшн» — сверхтяжелые самолеты, которым очень трудно взлетать. Иной раз им так и не удается подняться в воздух, и они разбиваются об ограничительные знаки. Этих самолетов, к великому счастью, тоже осталось немного — почти все уже разбились. Из-за них погибло много пассажиров.

Реактивные самолеты взлетают куда лучше, чем устаревшие самолеты с поршневым двигателем, но иногда у них взрывается мотор, как это случилось в Орли. Старость — большое препятствие для полета. Однако никто еще не видел, чтобы очень старая птица не могла взлететь из-за старости.

А вот если человек старый, это видно сразу. Старики ступают тяжело, они бредут вдоль стен и изгородей, волоча ноги, у них болят колени. Одни люди стыдятся старости, другие — еще и смерти, и когда наступает этот миг, они прогоняют всех и говорят:

УХОДИТЕ, Я ДОЛЖЕН ПРИГОТОВИТЬСЯ К СМЕРТИ.

Есть такие птицы, которые живут очень долго, но в конце концов тоже становятся старыми и дряхлыми. Орел, сокол, ворон и некоторые южноамериканские попугаи, с вашего позволения, живут больше ста лет. Но потом и к ним приходит старость, и они начинают терять перья. Мы же в старости теряем волосы. Мы — то есть человеческие существа.

Холод пронизывает меня до костей, иногда мне бывает холодно даже летом, когда ярко светит солнце. Внезапно тебя охватывает дрожь — это приближается Вечная стужа. Все равно что жить на Северном полюсе, где вокруг сплошной лед, и все дома изо льда, и не знаешь, куда податься. Даже высморкаться не можешь — луч солнца покажется и сразу же исчезнет. Лучше держаться подальше от Северного полюса, пусть туда отправляются исследователи Арктики, если им очень уж хочется.

Мне холодно и сейчас, когда я иду по улице и чувствую, как постепенно улетучивается все мое человеческое тепло. Загляни в бар, Джузеппе. Зайди выпей чего-нибудь горячего. Я ищу бар, но никак не могу найти. Между тем бары есть, их было много, вдоль дорог по ночам ярко сверкали цветные рекламы. Я должен найти бар прежде, чем мое тело совсем закоченеет, мне нельзя терять ни минуты. Останавливаю прохожего, но он ничего не знает. Наконец еще издалека вижу вывеску, гласящую:

«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ БАР».

Ну, вот я и нашел бар. «Центральный бар». Но центральный по отношению к чему? Центром чего вы себя считаете? Земли? Так знайте — центр земли находится совсем не здесь.

За стойкой стоит бармен с усталым лицом, он смотрит на меня с таким видом, точно думает: что он хочет заказать, этот старик? Настой ромашки? Вот ромашка, говорит бармен. Ромашка «Бономелли». Ну хорошо, ромашка «Бономелли», но почему вы так на меня смотрите? Я устал, у меня дрожат руки, одежда моя промокла, глаза покраснели и слезятся, лицо покрылось бледностью, но все равно это я, Джузеппе, прозванный Джузеппе, — так меня именовали всегда.