Джеймс Миченер - Роман

— Это моя последняя книга, и это последний год, когда мы всем этим будем заниматься. Я хочу обеспечить моей книге достойный выход и хочу сделать все, чтобы она имела больший успех.

— А моя обязанность проследить, чтобы ты остался после этого живым, — отпарировала она. Здесь Эмма была непоколебима. — Никакого турне по одиннадцати городам. Это в твои-то годы!

— Согласен. Да и сомнительно, что оно принесет много пользы, — смирился я.

Но я добавил еще одно мероприятие, о котором Эмма не была осведомлена, — визит в Музей народного искусства в Уильямсбурге, получивший почетное имя Эбби Рокфеллера.

— Там хотят, чтобы я показал им восемь-девять моих работ с магическими знаками. Вот почему я так страстно добивался возможности заполучить три таких знака у Фенштермахера.

Мгновение подумав, она сказала:

— Это должно быть весьма приятной поездкой. Они поселят нас в гостинице?

— Лучше. В этом прекрасном дворце с колоннами — владении Девитг-Валлайсов, который недавно отремонтировали.

— Что ж, очень мило.

Я написал несколько статей о немецких поселениях для «Ридерз дайджест», и Валлайсы, которым они очень понравились, пригласили меня с супругой жить в доме, известном под названием «Валлайс-хаус», когда бы мы ни приезжали в Уильямсбург.

— Из уважения к приличиям мы должны посетить Нью-Йорк, когда книга будет опубликована, — сказал я, и Эмма кивнула. — И, если сюда приедет команда с телевидения, что очень даже может случиться, принимая во внимание успех предыдущих книг, мы тоже должны дать согласие на съемку.

— Они просто обязаны приехать сюда. Ты не можешь каждую неделю таскаться в Нью-Йорк и обратно.

Откинувшись, я проронил задумчиво:

— Сомневаюсь, будто обладаю властью диктовать Эн-би-си, что они обязаны сделать, а что нет.

Эмма рассмеялась.

Дело в том, что я произнес слово, которое замаячило в нашей жизни, когда нам перевалило за пятьдесят. Мы оба верили, что в Америке общество наделяет представителя любой сферы искусства некоей властью, которую он и должен использовать. Эмма, получившая более серьезное образование в Брайн Мауер, чем я в Мекленберге, в простой церковной школе, искренне верила, что такой писатель, как я, тяжким трудом добившийся всеобщего признания, должен воспользоваться своим общественным влиянием для проталкивания разного рода социальных прожектов, будь то кампания помощи студентам или, как она это называла, «создание общественного резонанса, когда общество дает крен не в ту сторону».

Но я по натуре был сдержанным и скромным, и, когда Эмма впервые заговорила об этой моей власти, мне и в голову не приходило, что она мне дана. Но Эмма популярно мне это разъяснила, особо подчеркивая, что я не обязан ждать, пока рассосется двухчасовая очередь из охотников до моих автографов, которым я раздавал письменные пожелания с указанием их, моих поклонников, имен.

— Ради Бога, ставь только свою подпись, — умоляла она.

Но я не мог так поступать.

— В конце концов, Эмма, мы обязаны нашим читателям всем.

Даже Эмме я не мог поведать истинную причину, почему я старался быть внимательным к незнакомцам, просившим мой автограф. Когда печатался мой четвертый роман «Изгнанный», редакторша из «Кинетик пресс» изводила отдел по связям с общественностью: «Черт возьми, этот человек написал три хороших романа, но ведь его с места не сдвинешь. Умоляю, организуйте ему какую-нибудь встречу с читателями в его округе — в Ланкастере, в Рединге или Аллентауне».

Когда они выяснили, что население самого маленького среди этих городов, Ланкастера, составляет 54 тысячи человек, Рединга — 78 и самого крупного, Аллентауна, — 100 тысяч, «Кинетик» решило попросить большой аллентаунский книжный магазин «Хесс» устроить для меня что-то вроде презентации. Они сказали, что я могу быть представлен как местное дарование, так как наша ферма находилась всего лишь в тридцати милях к югу от города.

— Должен сказать, — признавался я уже позже, возвращаясь к печальному зрелищу, которое представляло собой то мероприятие, — магазин все сделал верно. Реклама, афиша в витрине, столик, заваленный моими книгами. Единственным их провалом был я сам. Так как почти никто не читал ни одной из трех моих первых книг и никто не имел понятия, кто я вообще такой, никто ничего покупать не собирался. До сих пор содрогаюсь, вспоминая этот день. Я сидел, как Папа Римский, ожидая, чтобы кто-нибудь попросил моего благословения, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По истечении сорока минут моего горького одиночества я услышал, как администратор магазина обратился к нескольким клеркам: «Выстройтесь в очередь, как будто вы покупаете книги, и приободрите его». И чуть позже, когда ни одна из моих книг все еще не была продана, он обратился к двум своим сотрудницам: «Вот вам каждой по семь долларов. Пойдите купите хотя бы одну из этих чертовых книг. И чтобы все видели, что вы тратите деньги на эти книги». Две книжки были проданы, только две. Но я прекрасно знал, что и это — фикция…