Евгения Кайдалова - Ребенок

«Сам – ягоду!» Во что они, интересно, там играют? Я вспомнила, что по приезде на дачу Антон стал учить Илью срывать ягоды зубами с ветки… Но во что я превращусь, если сейчас не выдержу и останусь? Белка в колесе: работа – ребенок, ребенок – работа. А работа, между прочим, будет уже не в радость, а от сих до сих, ни засидеться на совещании, ни допоздна вести переговоры (мне же надо к ребенку!). Сотрудник, нервно срывающийся с места, едва стрелка часов отметит конец официального рабочего дня, не имеет шансов стать руководителем. Значит, так я и останусь скромной работягой у подножия служебной лестницы, утопив все свои способности в материнской любви. Я буду возвращаться с работы домой, угрюмо перебирая в уме нереализованные возможности, а вернувшись, буду каменеть душой при виде Антона, знакомого лыжника, не поддержавшего меня когда-то на крутом вираже. И такой жизни с осиновым колом в душе и стиснутыми до скрипа зубами я не вынесу.

Я заставила себя сделать несколько шагов вперед, потом пошла быстрее. Я должна уйти от ребенка, если хочу быть человеком. Я это сделаю, я смогу! Нет… Да! Нет… Да! Боже!

Я вдруг почувствовала его руки, обнимающие меня за шею, и личико, прижавшееся к моему плечу. И в памяти дружно, плечом к плечу, встали все те моменты, когда мы с ребенком были особенно близки друг к другу. Та чернота, которая, как я считала, и составляет мою жизнь, сделала шаг назад и превратилась в темную глубину театральной сцены, а на первый план выступили актеры в белом и золотом. Первые всплески его движений… его головка, готовая оторваться от пеленочного кокона… тугая струя молока, ударившая в его нёбо… первая улыбка… танцы в обнимку… его уморительная ходьба с выпяченным пузом и заложенными за спину руками… И опять как наваждение: его лицо на моем плече.

И тут же другим, внутренним, зрением (оно в эти минуты словно раздвоилось) я увидела свой любимый дом-муравейник, свой университет, олицетворявший для меня все буйство и разнообразие жизни. Мимо меня проносились десятки радостных и открытых лиц; в глазах, как юных, так и умудренных, читалась жажда деятельности, познаний, приключений; вокруг, словно бабочки, мелькали улыбки, и каждая из них была улыбкой надежды или уверенности в себе. Я слышала могучий голос дающего концерт хора и видела Пегаса со взметнувшимися крыльями на стенде литературной студии.

– Тйуба! – донесся до меня крик ребенка, раздававшийся уже почти из прошлого. – Тйуба! Коты!

Я обернулась. Несколько необъяснимо долгих секунд я наблюдала за тем, как соседская кошка лезет через низенький дачный заборчик, а Илья во весь голос комментирует это событие, счастливый от того, что может выразить свои мысли.

– Мама де?

Нет, он не мог этого сказать! Еще ни разу я не слышала от ребенка законченной фразы, выстроенной из целых двух слов. В ужасе, точно одними своими словами он мог дотянуться до меня и задержать на пути к свободе, я повернулась и бросилась в прежнем направлении – к железнодорожной станции. Но сделать мне удалось лишь около трех шагов.

– Де? – опять раздалось за спиной.

Я остановилась. Затем опустилась на колени. Потом села на траву. Я безмолвно раскачивалась из стороны в сторону и прижимала к себе сумку так, как если бы в этот момент в ней был заключен смысл всей моей жизни.

За деревьями шумела подходящая к станции электричка.