Антонио Редол - У лодки семь рулей

Я со всеми там уже был накоротке, развлекал их игрой на гармонике, и все танцевали или пели — словом, веселились, как могли, однако за работу никто не брался. Кто ловил рыбу, кто искал улиток. Жоан Инасио привозил хлеб — так и перебивались. Вина мы не пили, да и не ко времени оно нам было. И без того мы все на взводе были, а коли б еще выпили, так, верно, натворили бы делов, Жоан Инасио беспрестанно твердил нам, что ежели поднимем бузу, то всем нам будет крышка: полиция только того и ждет, чтоб с нами расправиться.

Так прошло три недели.

В деревнях прослышали о забастовке и, заботясь, чтоб мы вконец не оголодали, отправили нам целую лодку провианта: пять килограммов трески, картошку, хлеб и бочку сардин. И еще табаку. Тут, понятно, мы все приободрились и такой закатили праздник, что у меня аж губы заболели, — столько мне пришлось в тот день на гармошке играть. Десятника, на наше счастье, не было, он уехал набирать рабочих в Азамбуже и Кастаньейре, — Жоан Инасио сказал, что готов голову прозакладывать: ни один человек на эту работу не польстится.

Один из приехавших с лодкой спросил, есть ли среди нас кто грамотный. Я отозвался, и он сунул мне в руки газету. Все сгрудились вокруг меня, я начал читать вслух и прочел ее от корки до корки, а потом Жоан Инасио вспомнил, что у Вароласа есть с собой книга, и сказал, что не худо было бы мне взяться учить грамоте тех, кто захочет, — от грамоты всегда человеку польза. Лестно мне это было, вишь ты: в учителя попал. Не заметили мы, как и день прошел. Все захотели учиться. Из сорока человек только семеро знали буквы, их я учил отдельно: на оберточной бумаге написал каждому его имя, и они должны были по нескольку раз переписывать. С карандашами только у нас худо было — на всех еле-еле нашлось три огрызка. Тем, кто постарше, — им ученье с трудом давалось.

К вечеру вернулся десятник, а с ним инженер и еще какой-то тип. Все насторожились: известное дело — от начальства добра не жди.

— Кто у вас тут главный? — спросил незнакомец.

— А у нас все главные, — ответил ему старик землекоп, мой приятель.

— Скорей всего, вот он, — вмешался десятник, указывая на Жоана Инасио.

Незнакомец сердито покосился на десятника.

— Почему же это он главный, когда ты здесь десятником поставлен?

— Я привез хинин, — обратился к нам инженер, — каждая таблетка стоит два милрейса. Вам придется оплатить только половину стоимости.

Все молчали.

— Мы совсем не обязаны были привозить вам лекарства. Мы просто хотели сделать доброе дело. Вы должны это понять.

— Но нам ничего не платят за дни болезни. Мы на этом половину заработка теряем. По справедливости, нам должны оплачивать лихорадку. Это ведь все одно как производственная травма или как там у вас называется.

— Ну хорошо, хорошо. Хозяева согласились обеспечить вас хинином. Будем считать, что все улажено. Но вам придется работать на совесть, чтобы оправдать эти расходы.

— Завтра же начнем, — заверил десятник.

А Жоан Инасио добавил:

— Хорошо, сеньор, мы завтра приступим к работе. Но нам нужны еще две женщины: носить воду и готовить пищу.

В эту ночь мы спали в бараках. Меня поместили в самый тесный, прямо возле сточной канавы. Никогда я таких бараков не видывал: шесть палок воткнуто в землю, к верхним концам поперек четыре шеста прилажено, а между ними ветки вплетены — вот тебе и стены. Лежаки из камней и глины, с изголовьем. Сверху солома постелена. А вместо крыши остроконечная нахлобучка вроде шляпы. Другие бараки хоть по виду походили на дома, и двери были из рогожи. А возле дверей навес — там рабочие обедали.

Свисток десятника (землекопы этот свисток сверчком прозвали) поднял нас затемно. Сперва мы явились к табельщику, и он всех нас переписал по именам на листок бумаги, а когда очередь дошла до меня, я и рта не успел раскрыть, как кто-то возьми да и скажи: «Записывай его Белая Лошадь — его все здесь так кличут».

Я было посмеялся над этим, а потом подумал: «Ох, не к добру они меня так окрестили, хоть и не верят они в белую лошадь, а она уже поди где-то близко по небу скачет да рвет копытами тучи».

Потом занесли мы свои котелки в кухню: там уже стояли наготове таганы и лежали дрова. На каждого полагалась пригоршня риса. Небо на востоке уже сильно оранжевое сделалось, когда мы погрузились на баркас: он должен был перевезти нас на другой берег, где тогда велись работы.

Меня поставили копать рядом со стариком землекопом, тем самым, что давал мне читать газету. У каждого из нас был свой участок земли, совсем как на кладбище, где у каждого покойника своя могила. Ноги утопали в жидком грязном месиве, но когда я захотел разуться, чтоб обувку не портить, старик остановил меня: здесь полным-полно острых камней и стекол, а ежели поранишься, запросто можешь столбняк заработать. Я до сих пор понятия не имел, что это такое — столбняк, а как он мне растолковал, так мне и вовсе в эту яму лезть расхотелось. Штаны подвернул, лезу, а сам не чаю, как оттуда живым выберусь.