Паскаль Мерсье - Ночной поезд на Лиссабон

Может ли так быть, чтобы раннее заслоняло собой позднейшее, хотя именно позднейшее было сценой, на которой разыгрывались драмы раннего? А если это не забывание, то что же?

Внизу Барри, чертыхаясь, несся по коридору. Хлопнувшая дверь, кажется, была дверью учительской. Теперь Грегориус услышал, как поворачивается ключ в дверях парадного входа. Он оказался в ловушке.

И тут он словно очнулся. Но это не было возвратом в образ учителя, он не пробудился Мундусом, проведшим свою жизнь в этом здании. Он вернулся в шкуру незваного гостя, того самого, которому недавно так и не удалось коснуться Бубенбергплац. Грегориус спустился к учительской, которую Барри в порыве гнева забыл запереть. Вот кресло, в котором обычно сидит Виржиния Ледуайен. «Я должна сказать, да, должна сказать, что мне его как-то не хватает…»

Он постоял у окна, вглядываясь в ночь. И видел перед собой аптеку О'Келли. На стекле зеленой с золотом двери надпись: «IRISH GATE». [81] Ирландские ворота (англ.). Он подошел к телефону, набрал номер междугородней и попросил соединить его с аптекой в Лиссабоне. Его так и подмывало оставить телефон звонить всю ночь напролет в пустую ярко освещенную аптеку, пока Хорхе не проспится, не встанет за стойку и не выкурит свою первую сигарету. Однако на том конце послышались короткие гудки «занято». Он разъединился, снова позвонил в межгород и попросил соединить его со швейцарским посольством в Исфахане. Ему ответил хрипловатый чужеземный голос. Грегориус снова положил трубку. «Ганс Гмюр, — вертелось у него в голове. — Ганс Гмюр».

У черного выхода он вылез в окно, спрыгнул и приземлился не совсем удачно. Когда потемнело в глазах, он ухватился за стойку на велосипедной стоянке, чтобы переждать. Потом пошел к бараку и заглянул внутрь через окно, в которое когда-то вылез во время урока греческого. Он словно увидел перед глазами Неверояшку, которая наклонилась к подружке и зашептала ей на ухо о невероятном событии. Он видел, как от ее дыхания разлетаются волоски соседки и как от удивления веснушки на лице Евы стали ярче, а глаза с косинкой округлились. Грегориус повернулся и пошел в направлении Кирхенфельдбрюке.

Он совсем забыл, что мост закрыт. Разозленный на себя, повернул к Монбижу. Когда он ступил на Бэренплац, пробило полночь. Завтра утром здесь откроется ярмарка, ярмарка со множеством торговок и касс с деньгами. «Книги я воровал. Книги нельзя продавать за деньги, считал я тогда и считаю так до сих пор», — услышал он голос О'Келли. И двинулся дальше на Герехтихкайтштрассе.

В окнах квартиры Флоранс света не было. А ведь она никогда не ложилась спать раньше часу, ни с ним, ни после него. Грегориус перешел на другую сторону улицы и встал за колонну. Последний раз он ждал ее так лет десять назад. Она всегда возвращалась одна, и походка ее была усталой, без полета. Сейчас Флоранс показалась в сопровождении мужчины. «Не мог бы ты купить себе что-то новенькое? В конце концов, ты живешь среди людей. И одного греческого для этого мало». Грегориус опустил глаза на свой новый костюм — он был одет лучше ее спутника. Когда Флоранс вышла под свет уличного фонаря, Грегориус обмер: за десять лет она стала седой, и в свои сорок с небольшим тянула на пятьдесят. Грегориус почувствовал, как в нем поднимается ярость. Она что, больше не ездит в Париж? Этот неряшливый тип рядом с ней, выглядевший заштатным налоговым служащим, убил в ней чувство элегантности? Когда несколькими минутами позже Флоранс, открывая окно, выглянула на улицу, ему страшно захотелось выйти из-за колонны и помахать ей.

Но он подождал, а потом подошел к подъезду. Флоранс Л'Аронж [82] От франц. arrogance — высокомерие, надменность. звали ее в девичестве. И, если он правильно вычислил табличку перед звонком, теперь ее фамилия была Маер. Даже на Майер не хватило! А как стильно смотрелась тогдашняя докторантка, когда он зашел за ней в «Ля Куполь»! И какой обывательски бесцветной выглядела нынешняя Маер… По дороге к вокзалу и дальше к Лэнггассе его душил гнев, природу которого он с каждым шагом понимал все меньше. Гнев отступил, лишь когда Грегориус остановился перед убогим домишком, в котором вырос.

Входная дверь была заперта, из фанерок, которыми заменили стекла, одна отсутствовала. Грегориус сунул нос в дырку: все так же пахло углем. Он поискал окошко каморки, в которой он писал первые персидские слова на доске.

Оконный проем был расширен, в нем красовались новые рамы. Как он вскипал, когда мать кричала его к ужину, отрывая от персидской грамматики! Проходя, он видел пошленькие повестюшки Людвига Гангхофера на ее тумбочке.