Паскаль Мерсье - Ночной поезд на Лиссабон

Позже Грегориус сам себе не верил, что он это сказал; но, должно быть, так оно и было, поскольку оба они разом зашагали по длинным коридорам. Он слушал, как со свистом скользят по линолеуму его резиновые подошвы и постукивают каблуки ее сапожек.

— А родной ваш язык какой? — спросил он.

— Português, — ответила она.

«О», которое поразительно выговаривалось ею как «у», странно протянутая звучность «е» и мягкое «ш» на конце сложились в мелодию, которая пела в нем дольше, чем в действительности, и которую он готов был слушать день напролет. «Пуртугееш».

— Подождите, — сказал вдруг Грегориус, достал из кармана пиджака записную книжку, вырвал листок и протянул женщине. — Для номера.

Уже взявшись за ручку двери, он попросил ее еще раз произнести то слово. Она повторила, и он впервые увидел на ее лице улыбку.

Гомон мигом стих, когда они вошли в класс. В воздухе повисла тишина, которая вся была сплошным удивлением. Позже Грегориус точно вспомнил: он этой онемевшей тишиной, этим изумленным неверием, отражавшимся на каждом лице, наслаждался. И упивался собственной радостью оттого, что мог испытывать это чувство, чего он сам от себя не ожидал.

«Что стряслось? Что происходит?» — вопрошал каждый из двадцати взглядов, направленных на странную парочку у двери; на Мундуса, с мокрой лысиной, в набухшем от дождя пальто, стоящего подле причесанной впопыхах женщины с бледным лицом.

— Может быть, туда? — обратился Грегориус к женщине и указал на свободный стул в дальнем углу.

Потом он прошел к своему месту, поприветствовал, как обычно, и сел за учительский стол. Он понятия не имел, что сказать в оправдание, поэтому просто приступил к проверке заданного перевода. Ответы звучали робко, он поймал на себе не один любопытный взгляд. В некоторых читалось замешательство: он, Мундус, который любую ошибку распознавал даже спросонья, пропустил целый ряд неточностей, погрешностей и беспомощных спотыканий.

Ему удавалось сделать вид, что он не смотрит в сторону женщины. И тем не менее он видел ее каждую секунду, видел мокрые пряди, которые она отбрасывала с лица, белые руки, судорожно сплетающиеся пальцы, потерянный отсутствующий взгляд, устремленный за окно. В какой-то момент она выхватила фломастер и записала номер телефона на листке. Потом снова откинулась на спинку стула и, казалось, не понимала, где она.

Ситуация становилась невыносимой. Грегориус мельком бросил взгляд на часы — до перемены еще десять минут. Тут женщина поднялась и тихонько пошла к выходу. Уже стоя в дверях, она обернулась к нему и прижала палец к губам. Он кивнул и с улыбкой повторил ее жест. Дверь с легким щелчком затворилась.

С этого момента Грегориус не слышал больше ничего вокруг. У него было ощущение, что он находится в полном одиночестве, объятый оглушительным безмолвием. Каким-то образом он оказался у окна, провожая взглядом красную фигурку, пока женщина не скрылась за углом. И ему стоило неимоверного усилия, чтобы не побежать вслед за ней. Снова и снова перед его взором возникал прижатый к ее губам палец, жест, который мог означать так многое: «не буду мешать» или «пусть это останется нашей тайной», а может, «не удерживайте меня, у нас нет будущего».

Когда прозвенел звонок, он так и остался стоять у окна. Позади него ученики, непривычно притихшие, выходили из класса. Позже вышел и он; покинув гимназию через задний вход, перешел улицу и сел в читальном зале публичной библиотеки, где его никто не стал бы искать.

К следующему академическому часу он явился пунктуально, как всегда. Цифры со лба он стер — правда, после минутного колебания записав их в блокнот, — и тщательно высушил редкий венец седых волос. И лишь темные потеки на пиджаке и брюках выдавали, что произошло что-то необычное. Он вынул из портфеля пачку промокших тетрадей.

— Маленькая неприятность, — коротко сообщил он. — Споткнулся, и тетради выпали под дождь.

Время от времени он еще ловил любопытствующие взгляды, и робость все еще слышалась в некоторых голосах. А в остальном все было как всегда. Он выписал на доску наиболее часто встречающиеся ошибки и дал ученикам самостоятельную работу.

Можно ли то, что случилось с ним в следующую четверть часа, назвать поворотом? Потом Грегориус неоднократно задавался этим вопросом, и никогда не был уверен в ответе. Но если не поворот — что же тогда это было?

Все началось с того, что он рассматривал склонившихся над тетрадями учеников, будто видел их в первый раз.