Майкл Ондатже - Дивисадеро

Люсьен Сегура завершил отчет о работе в воинских лагерях и полевых госпиталях, поведав о том, что видел. Ознакомившись с первой главой, отчет положили на полку. Почти никто его не прочел. Сей труд вызывал недоумение. Что, автор сложных, великолепно отлаженных стихов переметнулся к холодному расчету вендетты? Это произведение раздражало парижскую литературную публику, ожидавшую новых поэтических книжиц. Но стихи потребовали бы отдать себя всего без остатка.

Роман не вернулся. В его доме Люсьен устроил свой рабочий кабинет, переехав из мастерской отчима. Он вновь стал писать и всякий раз (обычно в середине книги, когда уже определялись сюжет и место действия) ждал ее появления. В повествование она входила как возлюбленная, иногда как сестра. Вот так он проводил время с Мари-Ньеж, представавшей то союзницей в дворцовых интригах, то крестьянкой, безвестной спасительницей главного героя. Она была потерянным близнецом, воровкой, которая, скрываясь под личиной циркачки, грабила замки Бордо, и в которую влюблялся центральный персонаж, проводником слепого отца, коего требовалось увести из чужого города.

Иногда любовь погибала или была неразделенной. Но чаще читателей ждал счастливый конец. Свои истории Люсьен отправил в маленькое тулузское издательство, которому их публикация принесла грандиозный успех. Главные герои стали невероятно популярны, тем более что никто не слышал о писателе по фамилии Гаронна. Люсьен не разглашал свое авторство, что было сродни тому, как в детстве он тайком мечтал в окружении своих истинных наперсников — рощ, чащоб и рек. Никто не мог и помыслить, что эти книги вышли из-под пера знаменитого поэта и автора горестного плача по недавней, но уже забытой войне.

Герой приключений был то нелюдим, то душа нараспашку, иногда осторожен, а порой безрассуден. Протыкая шпагой негодяя, он цедил: «Попрощайся». Встретив эту реплику, читатели знали, что в следующем абзаце злодея ждет неминучая смерть. Это был сигнал к апофеозу: умертвив графа де Гиспеля, Роман приколачивал к величавым дубовым дверям Французской академии листовку с объяснением своих мотивов и со второго этажа прыгал в поджидавший его воз с сеном, на козлах которого сидела Матильда, или Меликанта, или Мари-Ньеж.

Роман был непостоянен: то весел с возлюбленной и мрачен с врагами, то блистал остроумием перед врагом и дулся на возлюбленную. Похоже, сам автор не вполне его понимал, и оттого никто, даже сподвижники, не знал, чего от него ждать. Веком позже в этом увидели бы маниакально-депрессивный синдром, но в современной ему Франции он был избавлен от подобного диагноза. Часто он впадал в депрессию или ярость, но редко проявлял свое состояние перед жертвой (кое-кто считал это нечестным), которая даже не подозревала, что за ней идет охота. В последней трети книги рушилось финансовое благополучие злодея, против него восставали союзники, но граф де Порселен оставался в неведении, какое из злодеяний привело его к краху: опрометчивые потуги на «право первой ночи», изгнание бедного семейства или финансовые махинации с лионским издательством, в результате которого все разорились, кроме него самого. Тактика немой ярости вынуждала Романа в последнем акте возмездия приколачивать листовки с разъяснениями, прежде чем в конце каждого приключения вместе с Мари-Ньеж и закадычным другом Жаком (об этом члене главного трио чуть позже) ускакать прочь.

Романами «Пес в Гартемпе» [78] Гартемп — река во Франции. и «Желтое платье» зачитывалась вся Франция. Однако никто, даже близкие, не подозревал, что Люсьен Сегура и автор историй о Романе связаны друг с другом через шлюху-популярность, которая великолепно знает хитросплетения издательского мира и способна ублажить всех разом. Бывало, в поединке рубака Роман цитировал Верлена или Пьера Ле Кра — иногда насмешливо, но чаще уважительно. Прогуливаясь по знаменитой Мюнхенской художественной галерее, он поглаживал холсты и напевал арию Дона Оттавио «К милой невесте». [79] Ария Дона Оттавио из оперы «Дон Жуан» Моцарта. И потому читатели, ждавшие от него фехтовального искусства, возвышенных чувств и морального отмщения, впитывали еще кое-что. Вероятно, странная одержимость искусством и поэзией объяснялась тем, что Роман был неграмотен. Стихов и песен он поднабрался от своего никчемного дружка Одноглазого Жака, вольнодумца и распутника, который перевязывал его рубленую рану (если Мари-Ньеж куда-то отлучилась) и тоже был искусен в маскировке: проникал во вражеский стан под видом придурковатого дофина, а то и зажиточной графини. В романах часто встречались сцены, в которых, сидя у костра, Жак и Роман спорили о бедности, чужеземных войнах, «черных картинах» Гойи, инцесте, торговле детьми, бальзаковском Вотрене и парижской банковской системе. Их приключения всегда были созвучны актуальным событиям.