Азарий Лапидус - Падающие в небеса

– С чем? – удивился Сапожников.

– С полученным кредитом.

Сапожников стушевался. Он не хотел показывать, что не понимает, о чем говорит Беленький.

– Да, конечно! Спасибо!

Все тот же офицер, или его двойник, проводил Сапожникова до выхода из здания. Михаил Петрович, выскочив оттуда бегом, тут же набрал телефон Миловидова.

– Здравствуй, Андрей…

Финансист, перебив шефа, затараторил в трубку:

– Михаил Петрович, как здорово, что вы мне позвонили, а то я уже целый час пытаюсь с вами связаться, а вы недоступны!

– Не кричи! Объясни спокойно, что случилось за последний час?

– Произошло чудо! Мне позвонили из банка и сообщили, что предоставляют нам кредитные ресурсы вне зависимости от позиции английских финансистов.

– Ничего в этом чудесного нет. – Сапожников пытался держаться спокойно, хотя чувствовал, что дается это с трудом. – Они поняли: мы – достойные партнеры.

– Что же, они не понимали этого час и десять минут назад, когда я пытался их уговорить, а потом вдруг раз, и поняли?

– Похоже, ты их уговорил. Жди бонуса. – И Михаил Петрович отключился.

Он догадывался, благодаря кому крупнейший российский банк вдруг решил нарушить корпоративные правила, установленные в условиях кризиса, и выдать кредит компании Сапожникова. Маневр Беленького был понятен. Для большей уверенности он хотел повязать Сапожникова еще и финансовой зависимостью, при необходимости дергая за веревочку того самого кредита.

Михаила Петровича охватил настоящий страх, передавшийся от предков через гены, дремавший где-то внутри, резко, в один момент пробудившийся и подавивший деятельность всех органов, приведя их в полнейший ступор. Он остановился посредине двора, не в состоянии идти, и только мозг продолжал четко работать: «Нельзя сдаваться. Нельзя сдаваться».

Сапожников не знал, что делать, но очень надеялся, что и на этот раз поможет неведомый всесильный покровитель, всю жизнь сопровождающий и спасающий его в абсолютно безвыходных, казалось бы, ситуациях.

В этом году зима в Геттингене выдалась совсем бесснежной, но очень промозглой. Порывы холодного северного ветра пытались сбить прохожих с ног, поэтому на улицах было немноголюдно. Первая неделя 1909 года не предвещала никаких треволнений. Германия жила сытой размеренной жизнью. Прилавки в магазинах ломились от продуктов, а в маленьких ресторанчиках, разбросанных по всему городу, собирались толпы студентов знаменитого университета и соревновались с местными бюргерами, кто больше выпьет пива и шнапса.

Макс Борн, перебравшийся в Геттинген по приглашению ординарного профессора Германа Минковского всего месяц назад, пребывал в ужасном настроении. Уже пятый день профессор находился в больнице, и врачи ничего не могли сделать для улучшения его состояния. Борн собрался навестить Минковского в клинике, но до этого он решил переговорить с женой Германа Августой.

Дверь открыла служанка и провела Борна в просторную гостиную. Августа сидела за столом и раскладывала детскую игру с двумя очаровательными дочками. С появлением гостя девочки встали из-за стола, собрали игру, поздоровались с дядей Максом и направились к выходу. Борн загляделся на дочек Минковского – на редкость очаровательные создания, худенькие, кучерявые, с большими карими глазами, в которых светился тонкий ум, подаренный им природой и генами гениального отца.

– Спасибо, что зашли, – сказала Августа. – Когда приходят наши друзья, я могу немного отвлечься от тех дурных мыслей, которые посещают меня в последнее время.

Августа действительно выглядела не лучшим образом. Под глазами огромные синяки, и без того худое лицо еще больше вытянулось, руки, чтобы не показать неунимающуюся дрожь, лежали на столе.

– Как себя чувствует Герман?

– Плохо! Врачи говорят, что надо набраться терпения и ждать, с момента операции прошло еще совсем мало времени, но мне кажется, они сами толком не понимают, что же происходит.

– Я хочу сходить в больницу, навестить его.

– Правильно. Может быть, вам удастся выяснить что-нибудь новое.

Поговорили еще минут пятнадцать, и Борн засобирался. Августа проводила его до двери, стоя в прихожей, она еле сдерживала слезы. Макс протянул руку, потом поцеловал в щеки жену своего учителя и друга. Ее ладонь была невероятно холодной и очень мягкой. В то же мгновение сердце Борна сжалось от предчувствия беды, витающей в этом доме.

– Могу я вас попросить об одном одолжении? – спросила Августа.