Дарья Симонова - Узкие врата

Ростки провинциального здравого смысла. Инга едва не хохотала, отметив, что мама – уже подтекший тающий снеговичок, могла бы и понервничать, но сердчишко, похоже, сохранное…

Она почти не оглядывала дом, как делают это обычно на новом месте, приняла все так, будто обо всем знала заранее, будто уже бывала здесь. Только, увидев Магдалену, насторожилась:

– А это кто? Подруга твоя?

– Мам, да какая разница…

– У артистов всегда друзья день и ночь…

Она, наконец, бросила попытки прикрыть свою недообразованность, наивность на фоне выдуманной «маститой столичной дочки», мать сдалась. На Ингу подействовал наркоз времени. Отпустило. Прошло.

– Мам, я скоро уезжаю.

– Куда?

– В Шотландию.

– Господи… ты замуж выходишь? – Родительские чаяния о сдаче чада в хорошие руки даже умиляли.

– Нет. У меня контракт. Я буду посылать тебе деньги. И сейчас оставлю. – Инга торопилась прояснить формальности.

Дома Инга принялась уговаривать мать то поесть, то поспать. Спать мать отказывалась наотрез, а с едой замучила встречными предложениями, навезла каких-то финтифлюшек. В кухню ворвалась Магдалена в нейлоновом халате с рюшами и принялась нещадно хозяйничать – эксплуатировать тостер, чмокать холодильником, мусолить известные имена, одним словом, никакие кульминации и развязки ее не касались.

Инга вдруг заметила, что мать следит за Магой с малообъяснимой симпатией. Может, за то, что в ее присутствии трагедии негде развернуться. А может, потому, что неврастеники цепляются за нахальных, тщась перенять завидное себялюбие. Так или иначе, через неделю матери как и не бывало в жизни Инги. Неделька выдалась гнусная. Инга водила маму по городу в недалекие прогулки. Та все сокрушалась, что не увидит дочку на сцене. От денег мать отказывалась, но, в конце концов, взяла. Спрашивала, может, «к нам в театр поедешь, там тебя примут с распростертыми…».

Инга почувствовала, что завидует. Мать, оказывается, на удивление цельная натура: не верит, не боится, не просит. Всего лишь приковыляла уведомить дитя, что не будет препятствовать опеке над одинокой старостью. Не просит – принимает. И отказ, и деньги, и запредельность Шотландии. Нет – так нет, да – так да. В сущности, если слепить цельную цепочку из намеков, она получила ответ: «Мама, тебе крышка, я умываю руки». Мама мирится. Неужто так успокаивает близость иного мира, просто чистое вознесение без побочных «итогов», без славы, без семьи, просто прилечь, забыться… Но ведь и Инга – достойное ее горькое семя, оброненное не в том месте, посему тайно жаждущее перевоплощения и не унаследовавшее матушкин житейский дзен-буддизм. С буддизмом-то оно было бы легче. Достойно, без метаний прошла бы Инга в свои узкие врата, а так выходит, что пищит да лезет, да еще в те ли…

Мать привезла Инге драгоценность: бабушкин медальон с Мадонной. Легенда гласит, что у бабки лет в четырнадцать завелся дружок-поляк. У них был роман, впрочем, тогда за роман могла сойти и пара-тройка прогулок в синематограф. История глубока и пугающе непостижима, как ночное море; возможно, поляк – он же и дедушка. В общем, он подарил бабушке Мадонну, а потом не вернулся с войны.

– Он был белополяком? – восхитилась Инга.

– Нет, он был красным командиром. А белым был брат бабушки. И они очень дружили, красный и белый. И оба погибли.

Предательская нежность к красному и белому чуть было не заставила Ингу разреветься. Нелепость, в самом деле…

– Мам, поехали со мной…

– Что?

– Поехали со мной в Шотландию. Насовсем.

Как невесомо мать молчала… Самое переносимое молчание – когда тебя будто не расслышали. Точнее – дали шанс счесть себя нерасслышанным. Жизнь решалась походя, исподволь, между строк, причем строки отсутствовали. Сплошное дежавю. Так у Инги получалось все. Стихийная сила лениво шевелила августейшими пальцами, совершая рокировки-случайности, Инга им не перечила. Мать откуда приехала, туда и уедет. Она, наконец, ответила:

– Если б я была тебе нужна…

Если бы она была нужна, то она бы поехала, вот как…

Господи, господи, сделай так, чтобы не пришлось провожать ее на поезд! Довольно прощаний! Пусть ее отвезет Магдалена… Инга бросалась в спасительный абсурд, строя какие-то детские симулянтские комбинации – заболеть, повредить ногу, да мало ли что… Принять собственное решение – сущий пустяк в сравнении с вокзальным ритуалом. Медленно ползущее окно, ускорение, бег, пустота. Ускользающее лицо. Свиданьице перед вечностью. Нет уж… Пусть бы Инге даже пришлось израсходовать фантастический лимит желаний на земле, она бы потратила последний заход на вопль: пусть мама исчезнет, и все!