Олег Афанасьев - Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь

— Эту улицу не узнаете. Трамвайную линию уберут, вместо большинства этих домов построят девяти- и восемнадцати этажные здания.

— А что будет с нами? — спросил Вадим.

Председатель ни на мгновенье не затруднился:

— А мы расширимся и окрепнем!

Раздались недоверчивые смешки.

— Значит, оставь надежду навсегда?

Председатель было нахмурился, сделал суровые глаза, но, видимо, решил сдержаться, дурашливо встряхнулся.

— Ты это о чем? А!.. Ну да, честных разгоним, жулики останутся.

— Наверное, это будет очень весело, — сказал Вадим.

— Вадим! — повелительно крикнул дедушка Макушкин, уже пятый по счету производственный мастер Вадима.

— А оно чем дальше, тем страшней, — выручили начальство печники.

— Ага, чем дальше в лес, тем больше дров… — и все стали смеяться.

Здесь подкатился Матюша, мигом оценил обстановку.

— А скажи мне, дорогой Вадим, какая должна быть разделка от АКХ-18 между нею и деревянной стеной?

— Вертикальная или горизонтальная?.. Тише! Не подсказывать. Я сам отвечу.

— Да какая разница?

— Полкилометра!

Печники дружно хохотали.

— Ну ты, Ильич, и придумаешь. Кто ж этого не знает.

— То-то что полкилометра. Тургеневская, тринадцать, квартира двадцать — сколько ты там сантиметров не добрал?

— Это было сто лет тому назад и, между прочим, до сих пор не сгорело, — сказал Вадим.

— Ильич, мы тебе сейчас столько адресов наговорим! А что делать, если балка?.. Резать и пусть потолок садится? — загомонили мужички. И уже ничем их нельзя было остановить. Как же, представилась возможность вот так запросто выступить перед самим председателем.

Вадим потихоньку выбрался из толпы и пошел к мотоциклу.

«Расширимся и укрепимся!» Ну и подонок. Как же все-таки мы дошли до жизни такой?

* * *

Все годилось для употребления: и краткий курс ВКП(б), и Библия, и брошюра Каутского, издания 1906 года, и подшивки журналов «Нива», «Русское богатство», «Современник». Все читал он с великой жадностью и удивлением. Как! У человечества огромный опыт, давным-давно известно, что идет на пользу, а что во вред народам. Существует наука о человеке, где черным по белому сказано, что человек подвержен самым различным слабостям, но каждый имеет разум и хочет жить именно этим разумом, и всякое насилие над его разумом кончается сопротивлением, бунтом. В свете опыта человечества и науки о человеке политика «государственного принуждения», начавшаяся со времен Московского царства, то усиливающаяся, то ослабевающая, но никогда не замиравшая, в восемнадцатом веке обернувшаяся крепостным рабством, а в двадцатом сталинизмом, была преступлением.

Долго занимали его писатели Просвещения. Чем не руководство, чтобы жить долго, безбедно и счастливо? Да еще на российских просторах.

После Просвещения буквально погряз он в истории русского революционного движения. С самого зарождения было оно порочным и не могло быть другим. Нетолько об аристократах-декабристах, но о всех русских революционерах вплоть до самых последних, погибших в тридцать седьмом году, можно было сказать: «Как страшно далеки были они от народа!»

Очень долго Вадим не понимал, кто все-таки победил? Что это были за люди?

Ответ нашелся, когда взялся перечитывать нашу великую классику.

Когда он в пятнадцать лет открыл для себя классику, ее герои воспринимались как что-то давным-давно отжившее. Ядра в 1812 году с позиции на позицию летали. Подумаешь! Разве это можно сравнить со взрывом тяжелой авиационной бомбы в шестьсот килограммов весом? И все остальное… Но он взрослел, он сталкивался с самыми различными людьми и вдруг видел: «Да это же Молчалин!.. А это Хлестаков!..» Председатель ДПО был чистейший Сквозняк-Дмухановский, пла-новичка Руденчиха — Коробочка, Матюша… Нет, не Ноздрев. Такие проходили без имен — лакеи, холуи. А единственный знакомый интеллигент Валентин Стахов был похож на Пьера Безухова.

Взявшись перечитывать Гоголя, Толстого, Достоевского, был он поражен. Да ведь русская литература вся пророческая, сбылись ее самые дурные сны. «Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований», — разве этот сон не сбылся? Вадим наконец понял, кто победил. Черти! Черти, которые на российской почве, когда, с одной стороны, торжествует печатное слово, а с другой, крепостничество, рождались в великом избытке.