Анита Мейсон - Ангел Рейха

Помпезная скульптурная группа пронеслась под нами. Я немного опустила нос, чтобы набрать скорость, и почти сразу вошла в крутой вираж. Трассирующий снаряд прочертил светлый след над правым крылом. Уловка сработала. К тому времени, когда артиллеристы поняли, что мы взлетаем не против ветра, а по ветру, и начали нас обстреливать, мы уже оказались в относительной безопасности и поднимались по спирали все выше.

Я описывала круги, неуклонно набирала высоту и пряталась за клубами дыма, покуда орудия не остались далеко внизу, а истребители не сосредоточили свое внимание на более крупной добыче. С высоты четырех тысяч метров, из-под купола звездного неба, мы смотрели на кипящий котел Берлина.

Я взяла курс на Рехлин и полетела над выжженными полями и горящими деревнями, время от времени попадая в яркий белый луч прожектора, от которого уходила по спирали.

– Вы знали, что эсэсовцы творили в России? – спрашиваю я генерала, когда грузовик на полной скорости подъезжает к окраине Любека.

– Да, – отвечает он. – Разумеется, знал.

У меня такое чувство, будто только это я и хотела услышать и теперь могу раз и навсегда закрыть тему. Ибо что еще тут сказать? Что тут вообще можно сказать?

Но генерал что-то хочет добавить.

– Это было ужасно, все эти дела. У меня просто с души воротило.

Слова, не вполне здесь уместные. Но это все же лучше, чем ничего.

– Но вы позволяли… – говорю я.

– А что еще я мог сделать?

– Отказаться.

– Отказаться! – Он смеется. – И пойти под расстрел. Или просто уйти в отставку. Вопрос в том, чего бы я этим добился? Если бы я не командовал военно-воздушными силами…

– Ими командовал бы кто-нибудь другой?

– Вот именно.

– Вы помните генерала Плоха?

– Конечно.

– Он…

А что он?

– Он исполнял свой долг, – говорит генерал, – насколько мне известно.

Грузовик начинает прыгать по камням разбитой мостовой.

– Долг, – повторяю я.

– Долг солдата, – говорит генерал. – Начинаешь ставить под сомнение приказы – и что дальше? В таком случае усомниться можно решительно во всем.

– Возможно, так и надо, – говорю я.

Он с бесконечно усталым видом откидывает голову назад, на борт грузовика, но потом снова подается вперед, ибо тряска поистине невыносима.

– Без умения подчиняться невозможна не только военная служба, – говорит он. – Но и управление страной. Оно лежит в основе всего.

Я молчу. Но не потому, что мне нечего ответить.

– Вы не понимаете, что такое подчинение, – говорит он. – Потому что вы женщина.

– Я все прекрасно понимаю. И я далеко не лучший образец женщины.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Естественно.

– В умении подчиняться состоит честь солдата, – говорит генерал после непродолжительной паузы.

– А что вы подразумеваете под словом «честь»? Умение подчиняться вопреки своей воле?

– Да, именно это. – Он окидывает взглядом лунный ландшафт, в который британская авиация превратила Любек. – Теперь у нас только это и осталось.

Ну разумеется. Я впервые увидела все глазами генерала. Весь его мир рухнул. Воинские приветствия, несомненные факты, вера в арийскую расу и в Германию. Громкие слова утратили всякое значение, идеи извратились самым непристойным образом. Для старого солдата не осталось ни неба над головой, ни земли под ногами. Осталось только самое простое, самое главное и самое трудное. Самоотречение и послушание.

Следующий мой вопрос звучит неожиданно резко:

– Генерал, разве вы не говорили мне однажды, что вы христианин?

Среди высшего командования нашими вооруженными силами много христиан. Древние католические семейства. Гитлер никогда не выступал против христианства.

– Да, – говорит он.

– И как же вы соотносите такое представление о чести с вашей совестью? Ведь совесть дана человеку для того, чтобы обращаться к ней.

Генерал долго смотрит неподвижным взглядом за задний борт грузовика. Я понятия не имею, что он там видит, но явно не разбомбленные улицы.

В конце концов он говорит – так тихо, что я с трудом разбираю слова:

– Ох, бога ради, оставьте меня в покое. Разве вы никогда не совершали поступков, которых теперь стыдитесь?

Средневековый центр Любека, по которому я когда-то гуляла с Петером, жуя имбирные пряники, теперь лежит в руинах. Среди груд битого камня мелькают и порой ненадолго застывают на месте серые тени. Это беспризорные дети, снующие по развалинам. Когда грузовик проезжает мимо, они оборачиваются и смотрят на него с профессиональным интересом. С одного взгляда они определяют общую стоимость каждой машины, оценивают ее содержимое. Все пересчитывается на сигареты. На сигареты можно выменять все что угодно.