Анита Мейсон - Ангел Рейха

– Как медик, – заговорил Штумпфеггер, нарушив тяжелое молчание, – я должен заметить, что полностью сжечь человеческое тело довольно трудно. Сжечь более двадцати тел, при обычной температуре пламени, чрезвычайно сложно, и я думаю, нам следует смириться с…

– Надо найти способ, – отрезал Гитлер, пресекая дальнейшее обсуждение вопроса. – Я не могу думать обо всем сразу. Вот вы и найдете способ.

Он вынул из кармана маленький медный ключик и вставил в медный замок шкатулки.

Казалось, все звуки за стенами комнаты стихли, когда он откинул деревянную крышку: несмотря на непрерывный грохот артиллерийских орудий, молено было расслышать скрип петель. Глаза Гитлера расширились при виде содержимого шкатулки, а нервно прыгающие руки перестали трястись, когда он поставил ящичек к себе на колени. Я мельком увидела кусочек потертого синего атласа – примерно таким же была обита изнутри шкатулка, в которой отец хранил свои хирургические инструменты.

Гитлер поднял голову, и я вдруг увидела, как сильно он состарился. Но глаза у него не состарились. Они сияли.

Один за другим мы начали подходить за ядом. Он дал мне прозрачный стеклянный пузырек размером с ноготь – холодный как ледышка. Я заглянула в шкатулку, где лежали в ряд пузырьки, и у меня закружилась голова.

Утром я пошла поговорить с генералом. Я почти не спала ночью.

Он сидел в постели, откинувшись на подушки. При моем появлении он повернул голову и улыбнулся странной улыбкой, печальной и любезной, которой я никогда прежде не видела и которая мне не понравилась.

– Вы знали, что здесь замышляется?

– Замышляется?

– Массовое самоубийство. Команды эсэсовцев для сжигания трупов. Необходимость раздобыть достаточное количество бензина.

– Какая разница, знал я или нет?

– Если знали, вы могли сказать мне.

– Вам любой мог сказать, коли на то пошло.

Наступило молчание. Я вдруг поняла, что мне страшно холодно. Обхватила себя руками, стараясь унять дрожь.

– Вы согласны с этим?

– Конечно.

– Вы примете яд?

– С радостью, за Германию.

Взгляд его голубых глаз остановился на мне. Горящий и мечтательный.

– За Германию, – повторила я. Потом, пытаясь преодолеть силу, против моей воли удерживающую меня здесь, произнесла: – Какую пользу это принесет Германии?

– Он станет путеводной звездой для грядущих поколений, – сказал он. – Акт самопожертвования. Погребенный в веках, словно алмаз…

– Алмазы не погребают, а добывают.

Я прислушалась к глухим разрывам снарядов.

– Вы действительно верите, что все люди, взявшие сегодня ночью пузырек с ядом, отравятся?

– Вам должно быть стыдно говорить такое.

– А вы собираетесь принять яд? На самом деле? Извлечь пробку и вылить содержимое пузырька в рот?

– Да, собираюсь! – выкрикнул генерал, а потом, обессиленный таким всплеском энергии, откинулся на подушки с совершенно изнуренным видом.

Я поняла, что человеку в столь плачевном состоянии смерть, наверное, не кажется непривлекательной.

– Ну а я не собираюсь!

– Тогда почему вы взяли яд?

– Гитлер меня гипнотизирует.

– Очень жаль, что вы не в состоянии возвыситься духом, чтобы осознать величие момента.

– Я не вижу никакого величия момента. Я вижу только нездоровое возбуждение и истерику.

Он смотрел неподвижным взглядом мимо меня, в стену.

– Вам всегда позволялось слишком многое, верно?

Я присела на край операционного стола. Мне вдруг все стало ясно.

– Здесь в бункере все сумасшедшие, – сказала я. – И любой, кто сюда прибывает, сходит с ума через несколько дней. Со мной такого еще не произошло, а вот с вами произошло, потому что вы ослаблены. Думаю, чем раньше мы отсюда выберемся, тем лучше.

– Никто вас здесь не держит, – сказал генерал. – Гитлер охотно позволит вам покинуть бункер. В свой последний час он нуждается в единомышленниках, а не в пленниках.

– Вы прекрасно понимаете, что без вас мне отсюда не выбраться.

Я разозлилась. Мои шансы выйти своим ходом за линию фронта русских практически равнялись нулю. Все хорошо знали, что русские делают с немецкими женщинами. Из Берлина можно было выбраться только одним способом: по воздуху.

Похоже, генерал понимал это. Он сказал:

– Никто не заставлял вас лететь сюда. Я пытался вас отговорить.

– В этом я вас не виню, – сказала я.

– Вас двадцать раз могли убить во время нашего полета.

– Это совсем другое дело.

Я сидела на столе и болтала ногами. Похоже, говорить больше было не о чем.