Анита Мейсон - Ангел Рейха

– Да.

– Гельмут, Клаус и Фриц спокойно себе бегают и кричат во всю глотку, а они старше меня.

Они были друзьями Петера – по крайней мере, до отъезда брата в интернат.

– Liebchen, они же мальчики. А ты – девочка.

Я с горечью уставилась на мать. Нечто подобное раньше говорили за моей спиной в других домах, но никогда еще не говорили в лицо. Я всегда считала, что мне не говорят этого, поскольку все понимают неуместность такого рода высказываний. Я не чувствовала себя девочкой – так какой смысл требовать от меня, чтобы я вела себя как положено девочкам? Внутренний голос постоянно шептал мне, что со временем все уладится. Но чтобы моя мать, которая должна любить меня, держала наготове наручники, готовые защелкнуться на моих запястьях…

Нет, я не сдамся.

– Я не собираюсь вести себя как положено девочкам! – прокричала я. – Я не хочу…

А потом, вдруг преисполнившись яростного чувства негодования и сознания своей беспомощности, я круто развернулась и бросилась прочь.

За две недели до приезда Петера на рождественские каникулы я вынула из ящика стола подарки, которые купила для него, и старательно завернула в цветную бумагу.

Я купила несколько маленьких подарков, а не один большой, чтобы продлить удовольствие. Тем не менее один был довольно большим. Я потратила на него кучу карманных денег. Альбом для марок. В красном переплете, с тисненным золотом изображением земного шара.

Петер явно нуждался в новом альбоме. Страницы со швейцарскими и итальянскими марками у него были заполнены до отказа, а на английских страницах царил страшный беспорядок. Новый альбом был в два раза толще старого, и к нему прилагались цветные географические карты. Я думала, что брату очень понравится подарок.

Мы услышали шум подъезжающего автомобиля и выбежали в прихожую как раз в тот момент, когда отец открыл дверь. Петер заметно вытянулся, но это не все. Увидев их в дверном проеме, на фоне падающего снега, я в первый момент не узнала брата. У меня похолодело в груди, когда он скованным шагом подошел к маме и поднес к губам ее руку.

Пару секунд она стояла совершенно неподвижно, а потом воскликнула: «Петер!» – и крепко обняла его. Он подчинился с покорностью загнанного зверя.

Я подумала, уж не собирается ли он поцеловать руку мне. Я бы не удивилась. Но Петер неловко потрепал меня по плечу и чмокнул в щеку так быстро, словно тренировался заранее, а потом повернулся к Труди, нашей домоправительнице, служившей у нас много лет. Как держаться с Труди, он знал. Он тепло улыбнулся, пожал ей руку и сказал, что очень рад ее видеть, а потом бросился вверх по лестнице со своим чемоданчиком, оставляя на ступеньках снежные следы.

Мы с матерью недоуменно уставились друг на друга. Труди быстро удалилась обратно на кухню, а отец, избегая смотреть нам в глаза, снял шарф и повесил на вешалку так бережно, словно это было облачение священнослужителя.

Обед прошел ужасно. За столом с нами сидел чужой человек – чужой человек, который церемонно поддерживал светскую беседу; явно не знал разных мелких особенностей нашего домашнего уклада; смеялся резким, натянутым смехом; постоянно смотрел либо в свою тарелку, либо на скатерть, либо в стену над твоей головой; и ел с таким видом, словно страшился самого процесса поглощения пищи.

По завершении тягостного обеда отец сказал, встав из-за стола:

– Я поговорю с Петером в своем кабинете.

Больше в тот вечер я брата не видела.

Па следующий день отец сообщил за завтраком, что едет с Петером в город. После завтрака я разыскала брата. Он постукивал пальцем по банке с Хенгистом, словно пытаясь отогнать рыбку от стекла. Он хмуро взглянул на меня.

– Петер… – Я осеклась.

Он слегка приподнял брови, словно я ляпнула что-то несуразное.

Я повторила попытку.

– Петер, что происходит?

– Ты о чем? Ничего не происходит.

– Ты не рад, что ты дома?

– Конечно, рад, – раздраженно сказал он.

– Но ты… ты как будто не рад видеть нас.

– Я рад видеть вас. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое, – сказал он.

На следующий день был сочельник. Мы уже установили и украсили свечами елку. Я достала подарки из стола, снесла вниз и разложила под елкой. Все уладится. В Рождество не бывает иначе.

В течение всего дня мы наносили визиты соседям, в свою очередь принимали гостей и занимались последними спешными приготовлениями к празднику. Петер почти все время оставался в своей комнате. Вечером отец зажег свечи на елке, и мы собрались вокруг пианино, чтобы под аккомпанемент мамы по обыкновению пропеть рождественские песенки. Больше всего я любила эту часть рождественского праздника: наше согласное пение, пляшущие язычки пламени и снегопад за окнами в бескрайней ночи.