Анита Мейсон - Ангел Рейха

Через несколько минут я увидела отца, направлявшегося в свой кабинет, и поспешно отступила за дверь, поскольку испугалась, что он увидит в моих глазах смертельную ненависть.

Я дружила с девочкой по имени Мина. Она была на три месяца старше меня и казалась мне взрослой – потому что носила золотые часы, имела вид человека серьезного и ответственного и пела в школьном хоре. Ее родители были людьми состоятельными и держали конюшню. Иногда мы с Миной катались верхом.

Мина, казалось, сливалась с конем в единое целое. Я сидела в седле не столь уверенно. Однако недостаток мастерства я восполняла энтузиазмом и бесстрашием. По крайней мере, я так считала. Мина держалась другого мнения.

– Ты безрассудна, – сказала она, когда я пронеслась галопом на своем пони по краю свекольного поля и через каменистую пустошь, поросшую вереском. – Ты практически не пыталась придержать Принца, а ведь он мог повредить себе ногу.

Она была права. Я извинилась: в конце концов, я подвергла опасности ее пони. Но я заметила едва уловимое выражение удовольствия во взгляде подруги и задалась вопросом, действительно ли мне нравится Вильгемина Хубер и действительно ли я нравлюсь ей.

В отсутствие Петера я стала проводить больше времени с Миной. Она жила в большом доме с щипцовой крышей на другом конце деревни. Этот дом являлся предметом зависти всех батрацких детей, живших на той улице. Мина же презирала их и многих других людей, зачастую включая меня.

Когда Мина пренебрежительно относилась к тому, что я делала, я винила себя в неспособности сделать это достаточно хорошо. Да, действительно, я сидела в седле как огородное пугало; я пела голосом скорее громким, нежели чистым; и я не умела рисовать прелестные фигурки животных, какими она украшала свои записки и открытки с приглашениями. Но все же мне казалось, что у меня есть другие достоинства. Я умела плавать и лазить по деревьям; я играла на пианино достаточно хорошо, чтобы удовлетворять отца; я легко учила стихи и запоминала даты; я основательно знала географию и разбиралась в математике настолько лучше Мины, что часто помогала ей делать задания.

Однажды, уязвленная очередным презрительным замечанием, я указала подруге на эти свои достоинства. После непродолжительной паузы она сказала:

– Да, ну и что с того? Это все мальчишечьи дела, за исключением пианино.

– Мальчишечьи дела?

– Особенно лазанье по деревьям. – Она обвела чернилами часть рисунка с изображением лесной поляны.

– Твои рисунки дурацкие, – сказала я. – И, по крайней мере, у меня нет веснушек.

Я ушла домой и отказалась объяснять домашним, почему я в таком скверном настроении.

Я поворачиваю калейдоскоп своего детства, и фрагменты складываются в яркую картину: летний день – вероятно, выходной; яркая зелень лужайки и кустов у нашего дома; поросшие лавандой холмы, возвышающиеся над черепичными крышами.

Я бросилась бегом вниз по дороге с радостными воплями – вся сила юности звенела в моем голосе и окрыляла мои ноги.

Мама окликнула меня из сада.

Я вернулась, громко напевая какую-то мелодию. Наверное, она хочет, чтобы я зашла в булочную.

Она велела мне идти шагом и не шуметь. Девочкам не подобает так себя вести, сказала она.

Я открыла рот, собираясь запротестовать, но так ничего и не сказала, поскольку в этот миг весь мой мир вдруг разом перестроился. С ощущением удушья я внезапно увидела все правила, предписанные особи рода человеческого, которой ты являешься. Выражение «девочкам не подобает так себя вести» казалось ядовитой змеей, на многие годы притаившейся в подлеске моего детства; теперь она ужалила меня. Это означало, что многое закончилось для меня раз и навсегда. Это означало, что многое еще мне предстоит узнать.

Такое чувство, будто тебе назвали день и час твоей смерти.

– Почему это девочкам не подобает так себя вести? – вызывающе спросила я. Хотя хотела задать совсем другой вопрос.

– Не притворяйся дурочкой, дорогая. Просто не подобает, и все.

– Но я не хочу вести себя как подобает девочкам.

– А я хочу, чтобы ты вела себя именно так, и не иначе.

Глаза моей матери смотрели безмятежно. Она пальцем убрала со лба прядь волос. Я любила ее руки, любила ее лицо. Я кипела гневом.

– Но почему? Почему ты этого хочешь?

– Потому что ты взрослеешь. Ты уже не дитя малое. И тебе пора научиться вести себя по-взрослому.

– А что, по дорогам позволено бегать только детям малым?