Владимир Орешкин - Из армии с любовью…

— Нравится тебе у нас? — спросил, не оглядываясь, капитан.

— Не знаю, — ответил я. — Как-то непривычно.

Мы прошли, одну комнату, потом вторую, потом он достал ключи. Замок мягко отошел, — натренированным ухом я уловил едва слышное движение железа. Щелкнул выключатель.

— Проходи, — сказал капитан. И посторонился.

Я — вошел.

Передо мной была не комната — огромный зал, и было непонятно: как могло бесконечное пространство уместиться в замкнутых дачных стенах. Но я принял это как должное. Мне не показался удивительным этот оптический обман…

Зал, подсвеченный матовым неназойливым светом, был уставлен прозрачными саркофагами. Где лежали и стояли странные существа… Я уставился на них, не в силах оторвать взгляд. От каждого из них веяло ужасом. Это не были животные — каждое из них было когда-то разумно.

— Что это?! — спросил я испуганно.

— Эта часть — музей, — ответил капитан. — А вообще-то это тир… Не бойся… Посмотри.

Я осторожно переходил от одного саркофага к другому… Они все отличались друг от друга. Многоголовые, когтистые, чешуйчатые, свирепые, с пятачками на месте носа и с клювами, с панцирями на лбах и с какими-то коробочками, с жалами, торчащими изо рта, чем-то напоминающими лопатки, с железными руками, с когтями на месте пальцев, с шерстью голов, свинцом ушей, напряжением кровожадных мускулов. Ужасали глаза. У всех — небольшие, с блестками разума, но с бесконечной жестокостью в них. Я не в состоянии был заглядывать в их клокочущую тьмой бездну… Шарахался от одного чудовища к другому, — испуг и ненависть вызывали они во мне. Казалось, если оживут, — они тут же растерзают меня, сожрут, упьются моей кровью. Чтобы, покончив со мной, приняться за нашего капитана.

Ненависть… Если оживут, — я ринусь с ними в бой. Не для того, чтобы победить. Чтобы — чтобы спасти себя. Чтобы выжить — если получится.

Оглянулся растерянно.

Капитан шел сзади. Губы его побелели, взгляд стал тяжел и угрюм, желваки танцевали на скулах. Ступал он твердо, с высоко поднятой головой. Видно было — он сдерживает себя.

— Кто это? — спросил я.

— Тир настроен на меня, на какие-то мои биотоки… Почему ты не стреляешь, — прохрипел он. — Или ты не видишь, что хотят они сделать с тобой. С тобой, и твоими стариками-родителями, с твоими друзьями, твоей девушкой, хранящей для тебя невинность, с детьми, которые играют в песочницах, с розовощекими детишками?! Почему не стреляешь?!

— Патроны… — сказал я испуганно. Я вспомнил вдруг, у меня нет патронов, пост у меня сторожевой, мне не положено патронов.

— Штыком, штыком, — прохрипел капитан, закидывая руку за пояс, где на боку у него висел кобур пистолета.

— Да!!! — заорал я, скидывая автомат.

Я умею скидывать автомат, мы когда-то в молодости в караулках, от нечего делать, хорошо изучили это упражнение. Достаточно одного движения правой руки, резкого удара по прикладу, — автомат спадает с плеча, на ходу переворачиваясь — и вот, он в моих руках, изготовленный к стрельбе, и штыковому бою.

Стою, крутя отчаянно головой.

— Коли! — кричат капитан.

У него в руках — пистолет. Он выбрасывает руку, — огнем раздирает воздух! Свист рикошетящей пули! Еще! Еще!

— Коли! — кричит он мне.

Но на меня напал стопор, — я ненавижу чудовищ, я — не-на-ви-жу! Ненависть переполняет. Клокочет.

Знаю отныне, что такое погибнуть за свой народ. Ничего не бывает на свете слаще и почетней. Ничего в жизни я не сделаю беззаветней, чем это!..

Но что-то сопротивляется во мне, я вижу: пули капитана отскакивают от прозрачных стен саркофагов, визжат, затихая вдали. Стою растерянно с автоматом, изготовленным для штыкового боя.

— Коли! — кричит он мне приказ.

— Не знаю, — говорю я.

Неожиданно для себя.

Я давно уехал из дома, и правильно сказал Гафрутдинов: там теперь все по-другому. Наверное.

Я помню, как было тогда.

Нас привезли на вокзал и рассадили по вагонам, — услышав под ногами стук колес, я подумал: вот и прошла моя жизнь.

Было скучно и томительно. Ничего не говорило о торжественности момента… Пришло вроде бы время подводить итоги, а я, к стыду своему, сознавал: в прошлой своей жизни я так ничего и не узнал про себя.

Единственное, в чем был уверен: моя жизнь не принадлежит мне. Я лишь пользуюсь ей, сохраняю ее, лелею, — но все это временно, пока не придет настоящий хозяин и не потребует ее.

И тогда — я отдам ее.

Когда за окном поплыли пригороды моего города, я подумал: я так много наделал ошибок, но отныне — я буду чист…