Николай Климонович - Цветы дальних мест

Он пополз вперед. Каждая прихотливо отчерченная плита, каждая трещинка сухого такыра, каждый неровный глиняный край он мог теперь разглядеть вблизи и подробно, и это доставляло ему радость… Лямка рюкзака сползла с одного плеча, мешок съехал на сторону, волочился рядом, но парень не замечал и этого, радость переполняла его. Он полз совсем медленно, ощупывая пальцами путь впереди, пробуя на ощупь шершавость сухой глины. Он помнил только, что должен найти, — и искал, приблизив лицо к самой земле.

Длинные ноги приходилось то и дело подтягивать к животу, потому что они отставали, будто желали остаться лежать на месте, в то время как их хозяин двигался вперед. И локти будто бы были против того, чтобы вот так неутомимо ползти. Подтягиваясь, приходилось опираться на них, они врезались больно в закаменевшую землю, подвертывались, и с ними парень вел тихую борьбу.

Рот жгло. Кроме того, заболел и желудок, в нем появилась длинная тонкая резь, словно колючий песок тонкой струйкой просачивался непрерывно сквозь него. Болели и глаза… И ясно было, что еще чуть-чуть, и ползти будет не надо, и можно будет опустить голову и вытянуть ноги, и от одной мысли об этом парня охватывало ликующее чувство счастья, и сладкая истома на миг утишала боль.

Так он полз вперед, пока не увидел впереди просвет, будто стена желтой мглы перед ним расступилась. Он поднял голову, вытянул худую свою шею, выпучил глаза.

Небо оставалось мутным и грязным. Тучи пыли рваными стаями стремились по нему, но впереди ясно виднелась полоса воды.

Такыр обрывался, прямо от края его вода начиналась. Она широко растекалась направо и налево, за водной же полосой был берег, деревья на нем, и сквозь их кроны просвечивало что-то начисто помытое, голубое.

Деревья отражались в воде. Внизу, у самого основания стволов, так буйно и густо цвели ярко-красные цветы, что можно было подумать, будто берег выкрашен красной краской. Цветы отражались тоже. И едва парень вскочил на ноги, он увидел в рамке пыльных вихрей вставшую из тумана зеркально повторенную, нестерпимо яркую, бурных цветов картину. Весь оазис, волшебно двоящийся, сияющий, влажный.

Он побежал вперед. Мешок бросил. Ветер облеплял воло-сами лицо, сорил песком в глаза, закручивал вокруг вьюжные вихри, но не до ветра было. Он разом все вспомнил. И отчего Он здесь, и что хотел найти. Он бежал. Жалкая фигурка посреди прокаленного, выметенного, линялых тонов пустого глиняного поля. Бежал задыхаясь, бежал все быстрее. Падал, поднимался, бежал. Падал, поднимался, хоть мираж и отодвигался по мере его бега. Поднимался, потому что казалось ему, что, несмотря ни на что, он приближается к цели.

Верблюд опустился на передние ноги, поджав их, как если бы боялся, что на них наступят. Укутанная фигура скользнула вниз с его спины, сделала несколько шагов вперед и протянула руки по направлению к купающимся. Руки были сжаты в кулаки.

Мужчины заметили ее. Игры приостановили, но не смутились, а рассудили, что это явление — тоже развлечение в своем роде.

Фигура задрала руки — под мышками образовалось два туманного цвета веера, — потрясла ими над головой.

— А ты не смотри! — крикнула повариха. — Иди на сваво мужика зырься. Чего приехала руками махать? — А своим пояснила: — По этому делу у них строго. У нас раз один приезжий пошел на базар в этих своих трусах специальных. Так никто ничего не продал. И что? Ляжки одни видать, ничего больше…

Но на фигуру эти слова словно подействовали. Она согнулась вперед, одним жестом выскользнула из своего кокона, из-под паранджи обнаружился Чино, чуть не на карачках стоявший от хохота.

Вот теперь мужчины действительно удивились. Воскресенская же и бровью не повела.

— А, это ты, — хмуро бросила. — Зачем опять явился?

Но Чино не смутился. Он все смеялся, деланно хватал себя за бока, корчился, но выходило фальшиво.

— Снова дурака валяешь. — И Воскресенская отвернулась.

Впрочем, члены ее отряда тоже не могли ее порадовать. Она угрюмо посмотрела на них, детски довольных, перевела взгляд на повариху, сидевшую верхом на чужой одежде, как баба на заварочном чайнике. И думала: ведь ничего не боятся, а почему, собственно…

Она стояла отдельно ото всех, подчеркнуто одна, ветер колдовал над ней, волосы совсем спутались, пересыпались песком. И взгляд ее стал безразличным. Никого, казалось, не видела: ни Чино, заглядывавшего украдкой снизу ей в глаза, ни своих… И думала: даже голод испытывать скоро разучатся, даже напиться хотеть…