Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Горько сознавать, что родная мать сделала меня таким. В школе я тосковал и потому учился плохо. От уроков прятался в чтение книг, математику ненавидел. Меня не за что было хвалить, но порки я не боялся. Хуже было унижение. Мать умела сказать так, что сердце моё сжималось от несправедливой обиды. Она называла меня безотцовщиной, но разве я был виноват, что отец погиб на фронте. Лет в двенадцать-тринадцать я много плакал. Потом озлобился и сам научился унижать приятелей. Отвратительное это умение проявилось в собственной семье. Натерпелась она от меня… И вот теперь последствия. Всё справедливо. Только осознание этого не успокаивает.

А что, тебе нужно спокойствие? Нет уж, лучше всегда скитаться, жить с болью в душе, чем снова стать сытым бюргером. Мою ласточку нельзя любить спокойно. Это будет не любовь. Как глубоко я всегда прятал свой страх потерять её! Глубже прятал только ласковые слова. Стеснялся, идиот! Опасался, что зазнается. Её же все вокруг хвалили — окружающие за простоту и гостеприимство, на работе — за ответственность.

Ушла моя вторая половинка. Я же не сомневался, что мы — одно целое. Мне нечем было удержать её. И зачем теперь жить?

Ещё летом я познакомился с замечательным человеком, Евдокией Николаевной Глебовой, сестрой умершего в блокаду художника Павла Филонова. Свою жизнь она посвятила сохранению его картин. Об этом художнике я что-то слышал в мухинском училище и потому попросил разрешения посмотреть его картины. Я иногда заходил к ней, но в последнюю нашу встречу она „вытащила“ из меня рассказ о моём теперешнем положении. Стыдно.

Вечер, суббота. Сижу в поезде, еду в деревню. В выходные мне некуда себя деть. Поймёт меня только тот, кто испытал такое: привокзальные кафе и туалеты, третьеразрядные столовки, в которых мучительно долго выбираешь, что подешевле, тупое разглядывание афиш кино, в которое, в конце концов, не идёшь и баню — почти, как отдых, как единственную радость, за которой последует проблема стирки. А ещё надо избегать знакомых, которые тебя жалеют.

Милая, любимая моя, знаешь ли ты, на что обрекла своего Сёпу? И всё же мне кажется, что ты не любишь его. На тебя нашло помрачение. Это всё от моей замкнутости и дикости, от твоей жажды на кого-то излить ласку. Это пройдёт. Ты можешь снова ошибиться. Одной дочки для тебя мало, душа просит ещё чего-то, чего я не давал. Не умел дать. Оказывается, чтобы отдавать ласку, нужно получить её в детстве. И я кричу тебе сквозь слёзы: „Не делай этого! Не делай! Не ошибись второй раз. Тогда беда — и для тебя, и для дочки!“. Но ты не слышишь — у тебя новая любовь, у тебя счастье.

А я с изломанной душой еду в поезде и пишу. Ты не увидишь этих строк, и это так нелепо! Я не хочу никого, кроме тебя, никаких женщин, никаких женитьб. Мне нужна только твоя любовь. Приди, приди весна моя, моё дождливое лето.

Но, может быть, не я один такой чувствительный? И такой слепой? Ведь я потащил девушку во Дворец бракосочетания через три дня после знакомства. Впрочем, чего ожидать от горячего, но глупого парня, прослужившего четыре года на флоте, близко не знавшего женщин, сбежавшего в чужой город от материнской опеки и занудства? В молодости мы без оговорок принимаем страсть за любовь, полагая, что на нас нечаянно снизошло великое, до гроба, счастье.

Снова побывал у Евдокии Николаевны. Говорили долго и сердечно. „Странно, — говорила она, — получается, что у вашей жены одни плюсы, а у вас одни минусы. Так не бывает“. Она советует мне „распрямиться“, быть мужчиной.

— Ну, что это такое? — рассуждает она. — Взял чемодан и ушёл скитаться. Вам кажется, что поступили правильно, благородно? Я очень сомневаюсь в этом. Вы прожили восемь лет, у вас общая дочка. Она должна видеть отца, получать его любовь и заботу. Если вам не позволяют видеть ребёнка, добейтесь этого юридически.

— Евдокия Николаевна, я был плохим отцом, и дочка сама не рвётся ко мне. Она уже называет нового мужчину папой. Кажется, он очень добрый.

— Ну, тогда я не знаю, как вам быть. Злым вы тоже мне не кажетесь. Но должны же вы где-то, в конце концов, жить. У вас же была общая квартира.

— Её получила жена.

— А вы тут были не при чём?

— Разве что косвенно.

— А что, вы были тогда ещё не женаты?

— Почему же? У нас дочь от законного брака.

— Извините, Юра, тогда ваше поведение мне кажется… каким-то несерьёзным.

Я и сам это понимаю, но сдвинуться с места не могу — мешают книжные представления о любви и супружеских отношениях.