Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Об этом событии я никому, даже своему закадычному другу, не рассказывал. Возможно, с ним происходило нечто подобное, он был старше меня на год, но и он о таких вещах помалкивал. Разговаривать с другом о девочках из пионерлагеря мы начали позже, лет в четырнадцать-пятнадцать. Это были те самые задушевные беседы, продолжающиеся часами, которые переживает сейчас, в свои четырнадцать-пятнадцать лет наша племянница Ксюша. У неё для подобных разговоров всегда найдётся подруга.

Жить без того занятия, которое доставило мне потрясающее ощущение, я уже не мог, но вскоре узнал, что оно называется онанизмом и, что это не только стыдное занятие, но и «вредное» для здоровья. Такие понятия тогда царили в Советской медицине. В школе о физиологии мы даже не слышали. Как говорится, «секса в нашей стране тогда не было». Моё поколение попало в идиотский педагогический эксперимент — школы разделили на женские и мужские. Десять лет этого эксперимента изуродовали судьбы миллионов молодых людей. Из школы юноши и девушки выходили закомплексованными моральными уродами с искорёженными представлениями о противоположном поле. Без мастурбации и онанизма никто обойтись не мог, но социалистическая мораль не допускала даже мысли, о том, что в нашем обществе может быть хотя бы намёк на нечто подобное.

Поэтому и для меня долго девушка была таинственным неприкосновенным существом, с которым я не мог вымолвить ни слова. Романтическое, излишне восторженное отношение к женщине оставалось у меня до самой женитьбы. Жизнь показала, что это так же плохо, как и бездушное потребительское отношение.

Однако, что же происходило дальше, после того этапного события за кухонными дверями?

Я начал читать мамины медицинские учебники. В доме хранился учебник по гинекологии Генкеля — толстенный том. Там было много картинок, но все они были какие-то неприятные, не отвечающие моему романтическому поиску. Надо сказать, что я не понимал там ничего. Запомнилось только фото шестилетней девочки с огромным животом — сверхранняя беременность. Смотреть на неё было страшно и противно. Но из этого учебника я, по крайней мере, узнал, что детей не в капусте находят.

Так или иначе, мамина книга подстегнула моё воображение, и я стал обращать внимание на изображения красивых женщин. Обнажённых фигур в книгах тогда было найти невозможно, а живых я не видел. Мой приятель Хазя стал бегать по вечерам к бане. Там окна женского отделения были закрашены масляной краской, но от пара краска кое-где слезла, и можно было увидеть моющихся женщин. Я же делать этого стыдился, и потому бегал в художественную галерею смотреть другие бани — римские. В галерее висела картина художника Бронникова «Римские бани», на которой были изображены красивые женщины. На переднем плане спиной к зрителю стояла замечательная модель. Мне хотелось внимательно рассмотреть её, но делать это откровенно я не мог — стеснялся. Поэтому только косился на красавицу, делая вид, что рассматриваю картины передвижников.

Потом я купил книжечку по появившейся тогда цветной фотографии. К книжечке придавалось цветное фото молодой девушки. Она казалась мне очаровательной, и я показал это фото приятелю.

— Откуда это у тебя? — спросил он.

Было видно, что и его сразила цветная девица.

— Подарила, — соврал я.

— Побожись.

— Гад буду! Мы с матерью в гости к ним ходили, там и познакомился. Я и в кино её уже водил.

Приятель мой был ошеломлён, а мне пришлось сочинять закрученную историю наших «любовных» отношений.

Трудно даже представить, какие фантастические картинки разворачиваются в голове книжного мальчика в период его развития. Ведь это была моя первая возлюбленная. Я носил картинку в школу, вместо того, чтобы учить уроки, дома часами любовался ею. Я раздевал её взглядом, бредил её молодой грудью, тёплым животом, стройными ножками.

Между ножек у моей красавицы не могло быть такого безобразия, какое было нарисовано в мамином учебнике. Там у неё жила прекрасная тайна, которую представить в деталях мне не удавалось. Но всё равно мой молодой член стоял столбом и мог мучить меня до тех пор, пока я не намучаю его до сладкой истомы.

Относительно живых женщин я был в таком неведении, что даже о менструациях узнал только в шестнадцать лет от кого-то из ребят. Это известие повергло меня в шок. Я не мог представить себе, что и моя фотокрасавица может ходить в школу, подтекая кровью.

Странно, что я жил в таком девственном неведении, ведь у меня была сестра. Но сестра — не женщина. Я совершенно не помню, что бы у меня с ней были связаны, какие-то интимные разговоры. Мать нас не просвещала, в школе о противоположном поле — ни гу-гу, школа-то была мужская. Так что развивались мы, черпая сведения о противоположном поле из анекдотов и уличной матерщины.