Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Это была новая, непонятная для меня действительность. Казалось, что я впервые читаю книгу о подлинной жизни. До того мои представления о деревенской жизни складывались по фильму «Кубанские казаки». Точнее, я об этом вообще не задумывался.

Под вечер, когда мне нужно было возвращаться в часть, я спросил у Тони, сколько сейчас может быть времени?

— У меня нет часов, — сказала она.

— А где они? — задал я дурацкий вопрос.

— Я недавно справила новое зимнее пальто, а на часы пока денег не собрала. Но к Новому году, наверное, куплю.

Если до этой минуты я слушал Тоню, слегка смущаясь, то эти слова словно хлестнули меня по физиономии. Только тут я по-настоящему понял мою глупость и пошлость вместе со всей своей болтовнёй.

И это забытое слово «справила»… В детстве я слышал его от взрослых — на пальто или платье надо было долго копить деньги, «доставать» материал, искать портного. Действительно, одежду после войны «справляли», впрочем, как и до войны. Достать отрез на пальто было событием. Поэтому старую одежду перелицовывали, а когда она окончательно состаривалась, её перешивали для детей. Я сам ходил в перешитом мамином пальто, а младшая сестра — в моих обносках.

Тоня не заметила моего состояния, но я долго шёл рядом, поглощённый тем, что впервые ощутил своё детство как драму нашей матери. Кожан отца мы просто «проели» в 1946 году, а в новых скрипучих ботинках погибшего на фронте отца я ходил в школу.

С этого дня я стал относиться к Тоне, как к старшей сестре — со вниманием и уважением. Мы встречались по воскресеньям, но не всегда — иногда я был в этот день на вахте, иногда был наказан и сидел без увольнения. У старшего лейтенанта, командира нашего взвода с юмором было неважно, и шутки подчинённого иногда доводили его до белого каления. Слава Богу, к моей работе на радиоключе он придраться не мог, иначе встречи с Тоней были бы ещё реже.

Наступило лето. Однажды в солнечный день мы сходили на пляж. У меня сохранились снимки: Тоня сидит на песке, рядом моя бескозырка и панорама берега с немногими купающимися. Купанием называлось побродить по колено в воде — ведь это было Белое море, не Чёрное. Я тоже побродил, Тоня не захотела.

Наши дружеские отношения так и не переросли в любовные. О приключениях матросов в женских общежитиях ходили легенды, но я оказался нетипичным матросом.

В одну из наших встреч Тоня сказала, что скоро уедет с Севера навсегда. Её родственница, кажется тётя, пригласила девушку в посёлок под Выборгом. Она обещала найти Тоне работу, а пока нужно было присмотреть за её маленьким сынишкой. Тоня согласилась, ибо было ясно, что из общежития и малярства ей не выбраться никогда.

Недели через две состоялись проводы. Её подруги, три девушки со своими парнями, тоже матросами, собрались за их общим столом. Девушки наделали пельменей, купили вина и водки и отметили её отъезд. Дело было осенью, темнело рано и после ужина ребята выключили свет. Началась «обжималовка». Мы с Тоней тоже целовались, но большего я не мог себе позволить. Во-первых, я Тоню очень уважал, во-вторых, водку я не пил, а в-третьих, не собирался жениться. Мне казалось, что близкие отношения возможны только в этом случае.

Тоня уехала, а через полгода я получил от неё письмо. Она писала, что работает в Выборге в продуктовом магазине и скоро выходит замуж за художника. «Он сразу предложил мне выйти замуж, а ты, Юра, только плёл паутину» — с наивной откровенностью писала она. В конце письма говорилось, что она скоро изменит фамилию и станет Одинцова.

Вот, собственно, и вся история. Правда, у неё было небольшое продолжение. Моё неиссякаемое любопытство через несколько лет привело меня в Выборг, и в центральном гастрономе я спросил, не знают ли они продавца Антонину Одинцову?

Оказалось, что именно тут она и работает, но в этот день была выходная. Мне сказали, что у неё есть сын, что живут с мужем они дружно в посёлке, и на работу она ездит в пригородном автобусе. Эти сведения были последними. Больше о своей северной приятельнице я ничего не слышал, но уважительную память сохранил навсегда.

Тоня была единственной женщиной, которую по характеру, вдумчивости и внутренней чистоте я в какой-то степени могу сравнить со своей теперешней женой.

Июнь 2008 года.

Девятнадцатый век наивно полагал, что в двадцатом человечество придет к разрешению не только технических, но и этических задач, что интеллектуальные и духовные возможности человека вырастут настолько, что он, сделав выводы из прежних трагических ошибок, достигнет гармонии и отразит это в высоком, облагораживающем искусстве.