Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Возможно, синтетика совершенно вытеснит натуральную шерсть, а мясо будут производить из нефти и газа.

Моей дочери будет тридцать восемь лет. Это уже почти «бабий век». Она к тому времени устанет от жизни, «точно» будет знать, как поступать, кто чего стоит и какая чепуха написана на этих листочках. Ей уже некогда будет читать стихи, надоест вести интеллектуально-светские беседы. Семейных забот будет по горло, денег, как всегда, не хватать, от детей ждать нечего. Все наши проблемы лягут на ее плечи, а потом и на плечи ее детей.

Все изменится, кроме человеческих отношений. Какие бы нами ни правили люди, каким бы ни был государственный строй, человеческие связи останутся прежними. Эти вещи закодированы природой, и восемнадцать лет для них — ничтожный миг.

Для нас же — кусок жизни, за который изменится почти все.

Интересно, будут ли к тому времени меньше пить? Проблема эта на Руси потребует не меньших усилий, чем «великие стройки» коммунизма.

А с семьей, думаю, не произойдет ничего нового. Так же люди будут любить, жениться и разводиться.

Станет ли нам, наконец, легче сказать «свое слово», исчезнет ли страх, порожденный репрессиями сталинских лет, начнем ли мы голосовать вразнобой или все также будем «единогласны»?

Масса вопросов плывет от нас в двухтысячный год. Наше время породило совершенно неожиданные глобальные проблемы: перенасыщение вооружением, экология, аллергии, СПИД, возможность перенаселения планеты и так далее…

Какие из них вылезут вперед в ваше время, и как вы будете с ними справляться?

Смерть — закономерный итог жизни человека. Но не человечества. И нам, из нашей жизни и даже из нашей смерти, хочется помочь вам. Как это сделать? Как соткать ниточку, за которую вы и мы будем подавать друг другу сигналы?

Мы желаем вам счастья. Но мы знаем, что жизнь состоит из девяноста процентов труда и горя. Хватит ли у вас сил уменьшить этот процент? Станем ли мы хоть в малой степени вашей опорой?

10 ноября 1982 г.

Перед армией я успел поработать, но ощущение было такое, что это просто игра. Я учился в школе, жил с матерью, и моя зарплата уходила не на еду, а на покупку необходимой мне нарядной одежды. Я был увлечён театром, и впервые стал задумываться о моде.

Поэтому я запомнил своё первое острое ощущение реальности жизни. Это произошло во время службы на флоте.

Должен сказать, что за четыре года, проведённые на Севере, у меня было только три-четыре поверхностных знакомств с девушками. Сказывалось десять лет раздельного школьного обучения. Этот идиотский эксперимент воспитал целое поколение закомплексованных юношей и девушек. Но я никаких комплексов не ощущал — моё внимание было поглощено музыкой, а реальная жизнь протекала где-то в стороне.

И всё же одну девушку я запомнил надолго. Тоню мне оставил в «наследство» мой друг Игорь. Он познакомился с ней в увольнении, успел раза три встретиться, но его вдруг отправили в длительную командировку на Кольский полуостров. Игорь хотел, чтобы его девушка не попала в лапы какого-нибудь «отвязного» матроса — гражданской молодёжи в городе почти не было, поэтому по субботам и воскресеньям в клубе на танцах развевались лишь синие воротники. Игорь привёл меня в женское общежитие, познакомил с девушкой и буркнул: «Тебе с ЗЮСом будет интересно, а меня летом не будет». Мой друг был немногословным.

Поэтому в следующем увольнении к Тоне пришёл я. Мы отправились гулять по городу, и я весь день «кукарекал» девушке про свою Пермь, широкую Каму и оперную музыку. Девушка помалкивала, но слушала внимательно. У меня всё же хватило ума спросить её о том, как она попала на север. Оказалось, что Тоня — деревенская девушка, которая окончила в Ленинграде ПТУ по специальности токаря-расточника. Работать девушек отправили в новый строящийся город, где обещали общежитие и работу по специальности. Но, приехав сюда, они узнали, что цех, где они должны были работать, ещё не построен, и вот уже два года она трудилась на стройке маляром-штукатуром.

Я, избалованный городом театрал, прежде не общался с деревенскими девушками, и в мои романтические представления о жизни её рассказ не вписывался. Речь Тони лилась не спешно, вдумчиво, и я почувствовал, что она говорит о более весомых вещах, чем моё щебетание. Она не рисовалась, не кокетничала, одета была скромно, и, когда я проводил дверей общежития, не приглашала на чай.

В часть я возвращался в задумчивости с ощущением, что ничего не понял в этой девушке. В следующем увольнении я снова примчался к ней. Мы сходили в кино, а затем снова гуляли по городу. Она рассказывала, что родилась в Ленинградской области, что у матери их было четыре девочки, она старшая, а отец их три года назад умер. Жить было тяжело, мама работала в колхозе на полеводстве. Поэтому девочки мечтали об одном — поскорее вырасти и начать работать. Сейчас Тоня посылала матери какую-то часть зарплаты, чтобы поддержать сестёр.