Юрий Зверев: Размышления о жизни и счастье

В первый раз Хвостенко судили 1963 году за тунеядство. Его друзья почти все не работали — одни из принципиальных соображений, другие по обстоятельствам. Песни, которые они сочиняли, очень точно отражали их весёлое "пофигистское" отношение к идеологической трескотне.

Суд над Хвостом был закрытым. Перед зданием суда молодые поэты взбунтовались. Громче всех кричал Бродский: "Как можно судить поэта?! — возмущался он, — мы что, живём при самодержавии? Вспомните Лермонтова, Пушкина… Совесть у наших судей есть, я спрашиваю?" За подсудимого неожиданно заступился участковый милиционер, поэтому дело закончилось благополучно. Неофициально Хвоста присудили к странному наказанию — к поступлению в Университет. И Алексей поступил, но не проучился там и двух лет. Он не изменил своего образа жизни, а от приводов в милицию боевой дух его только укреплялся. Печать разразилась травлей на "тунеядцев", науськивая на них общественность. Вот название некоторых газетных статей: "Окололитературный трутень", "Благослови, Васисуалий" и так далее.

Нельзя сказать, что Хвост вообще не устраивался на работу. Под давлением милиции он поработал в БДТ художником по рекламе, рабочим зоопарка, некоторое время подвизался в доме слепых. Однажды он даже уехал "на заработки" в Салехард, но все заработанные деньги остались в местном ресторане, где молодые "труженики Севера" устраивали шумные попойки.

После возвращения в Ленинград весёлые концерты "психоделического рока", как их стали называть, продолжались. Вскоре Алексея снова арестовали. Врачи провели судебную экспертизу и с диагнозом "параноидальная форма шизофрении, бред творчества" его отправили в психушку. Инициатива подобных действий исходила от Хрущёва. Он на каком-то совещании заявил: "У нас инакомыслящих нет, есть только сумасшедшие". Этого было достаточно, чтобы упрятать половину протестантов в сумасшедшие дома.

Полгода Хвоста кололи инсулином, закатывая ему лошадиные дозы. Считалось, что его заодно лечат от наркомании. На отделении он встретил и своего друга, художника Юрия Галецкого. Они вместе даже сочинили новогодний сценарий, который был отвергнут главным врачом по причине "необаятельной" роли Снегурочки.

После больницы он пытался учиться в Театральном институте, ходил на курсы рисунка в Академию художеств. Он по-прежнему писал стихи и вполне прилично играл на гитаре.

В 1968 году Алексей уехал в Москву и там женился на Алисе Тиль. Жили они в Мерзляковском переулке. В Москве его образ жизни не изменился. Он не спешил устраиваться на работу, пел в молодёжных компаниях, в клубах и в мастерских художников свои анархические песни и скоро приобрёл не меньшую популярность, чем в Питере.

Семейная жизнь Хвоста не заладилась, и в 1974 году Алексей подал документы на выезд. Уже немало его друзей покинули страну, но всё же для отъезда надо было немало помыкаться по разным кабинетам. На оформление ушло три года. В конце концов, государство само упростило бюрократическую процедуру и "неисправимых" стали выпускать, а таких видных, как Солженицын, просто выдворять из страны. Три года Хвост ходил по инстанциям. За него вступился Пен-клуб, активно сражался за его выезд Юрий Ермолинский. В 1977 году долгожданное разрешение было получено.

В Вене Хвоста встретил художник Целков, а в Париже старый друг писатель Володя Марамзин.

В тех пор Лёша живёт в Париже. Некоторое время он возглавлял "Ассоциацию русских художников во Франции", вместе с Марамзиным выпускал журнал "Эхо".

Хвост в прекрасных отношениях со всеми художниками, но особенно близко сошёлся с Сергеем Есаяном, с которым подружился ещё в Москве. В посвящённых ему стихах он говрит:

Недавно они вместе ставили пьесу "На дне". Эта пьеса — исполненное самоиронии отражение жизни художников в сквоте. За годы эмиграции Хвостенко написал множество стихов и четыре пьесы: "Синдром Робинзона Крузо", "Ошибка смерти", "Иона" и "Подозритель". Для друзей он даже поставил два балета: "Лежит" и написанный вместе с Шемякиным "Эпиграф".