Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

— А в ваших конструкциях вообще ничего не поймёшь.

— Это уж ваше дело. Кто захочет — разберётся.

Словом на той выставке я мало что понял. Время от времени слышал его имя и встречал работы на разных вернисажах. Однажды дама средних лет, большая любительница современного искусства, с возмущением рассказывала, что она познакомилась с художником Гуровым. Он пригласил её в ресторан.

— Вы можете себе представить, он явился в ресторан в джинсах и в турецком тюрбане! А я ведь у него купила на выставке две работы. Я, как оплёванная, сидела. Вот тебе и знаменитый художник!

— А что, разве он уже знаменитый?

— Его вещи почти все за рубеж уходят, разве вы об этом не знаете?

Я об этом не знал. В следующий раз я встретился с Гуровым у кого-то из знакомых художников. Он явился к друзьям в белом, идеально сшитом костюме. Ослепительный айсберг костюма украшала крахмальная манишка. На ногах его были туфли молочного цвета. На манишку опускалась окладистая чёрная борода.

— Ну, Гуров, ты даёшь! — зашумели его друзья.

— Не на то смотрите… Это же на дураков рассчитано. И на богатых баб, которые картины на выставках покупают. Нечего пялиться. Наливай, — и Юрий поставил на стол две бутылки дорогого коньяка.

Мы обнялись с Юрием, у которого в Питере я не раз бывал в мастерской.

— Ну, как ты тут?

От Юрия привычно пахло растворителем для масляных красок и пивом.

— Отлично. А ты?

— Приехал вот. У вас тут можно пожить?

— Живи, сколько хочешь. Вон там моё бунгало.

Юра выгородил листами картонной упаковки угол на территории просторного цеха, из которого давно вывезли станки. Бывший завод собирались сносить. Такие же примитивные комнатки со стенами из картона или простыней лепились по стенам цеха. В некоторых художники жили с женщинами.

В юрином углу на полу валялся полуторный матрац, стоял колченогий стул, служивший мольбертом, валялись перепачканные краской штаны и рубахи. Украшением жилища служила грубо сколоченная полка с бутылками причудливых форм.

— А велосипед откуда? — спросил Юра.

— Я на нём из России приехал.

— То-то я вижу наш "Спутник". Я на таком по Питеру гонял. Теперь на машине.

Проходя по двору завода, я видел старый обшапрпаный "Рено".

— Ну, ты, я вижу, прибарахлился. Увёл что ли?

— Так отдали.

— А права?

— Какие ещё права?

Вопрос был лишним. Разговоры о казённых бумагах вообще раздражали художников. По официальным конторам они ходить не любили. Главным документом был вид на жительство, но у Юрия не было и его.

— Пойдём, работу покажу.

Посередине цеха на самодельном мольберте стоял огромный квадратный холст. На полу валялись грязные кисти и пустые тюбики из-под масляной краски. Понять, что было изображено, я не мог. На чёрно-коричневом фоне смутно угадывались две человеческих тени.

— Что это? — снова задал я бестактный вопрос.

— Не видишь что ли? Это моя лучшая работа. Я её уже год пишу. Для меня важна архитектура человека, а не сам человек.

Я понял, что надо быть осторожнее. Художники свои работы объяснять не любят, а чаще и не умеют. Пойди, разберись, где и какая тут архитектура?

Юра несколько обиделся на мою серость. Он взял кисть и молча уставился на свою картину. Я же пошёл смотреть работы других ребят.

Ночь провёл на диване, стоящем посреди цеха. Он был ничей, предназначался для таких, как я случайных посетителей. На нём валялось шерстяное одеяло, так что мне не пришлось даже вытаскивать свой спальник.

С Алексеем Хвостенко, легендарным Хвостом, я познакомился 14 августа 1991 года. Об этом сохранилась дневниковая запись:.

"Весь день провёл в русском сквоте на рю Жульет Додю № 14. Познакомился с Лёшей Хвостенко, с Николаем Любушкиным. Мой старый приятель Юра Гуров, в прошлом преуспевающий питерский художник, после того, как мы обнялись, сказал:

— Сейчас мёртвый сезон.

— Почему? Ничего не покупается?

— Не работается.

А потому мы с утра сидели за столом. Пили пиво и беседовали. Главным образом слушали Хвоста. Он рассказывал о питерских приключениях шестидесятых годов, когда центром контркультуры Питера стало кафе на углу Невского и Владимирского проспектов. Ничем не примечательную забегаловку любители крепкого кофе и курения "травки" неофициально окрестили "Сайгоном". Каждый вечер здесь собиралась "золотая" молодёжь. Это были и обычные бездельники — дети высокопоставленных особ, и любители запрещённого джаза, и студенты творческих вузов. Они не высказывали политических пристрастий, но их объединяло общее презрение к мертвящей атмосфере, царящей в стране. Почти все знали друг друга. Хвост был завсегдатаем "Сайгона". Сегодня он рассказывал, что с лет пятнадцати он был отчаянным наркоманом. Это была для меня новость.