Абель Поссе - Долгие сумерки путника

Так я провел три дня не вставая с кровати. Несмотря на жару, мне было холодно. Лежал плашмя, но не смыкал глаз. Смотрел, как сменяются и стареют нетронутыми чашки с гаспачо [69] Гаспачо — холодный суп, заправленный хлебом, укропом, оливковым маслом и разной зеленью. , которые донья Эуфросия подает мне с упреками. Что бы ты ни делал, кем бы ты ни был, в старости с тобой будут обращаться как с ребенком — смесь любви, превосходства и нетерпения, что так раздражало нас в детстве. Уже никто не станет уважать твою свободу.

К вечеру четвертого дня прострации я услышал удары дверного молотка на улице Пимьента. А затем — короткий, но явно опечаленный разговор двух женщин. Мое сердце опять запрыгало (устрашенная птица металась от одного ребра к другому). Я знал, что это Лусия, Лусинда. Наверно, старуха испугалась и послала к ней кого-нибудь из своих нарочных, какого-нибудь мальчишку-мавра или кого-нибудь из нищих.

Должно быть, обе они что-то готовили на кухне и наконец поднялись по лестнице. Они принесли хлеб, сыр, изрядный бокал вина и ароматный суп из зелени. Все было подано заботливо и аккуратно, не так, как делала донья Эуфросия.

— Ваша милость, к вам пришла гостья, — сказала старуха.

— Я шла к дяде и вдруг надумала зайти и спросить, как вы поживаете, ваша милость… Мне кажется, вам пригодится вот эта карта, я убедила сеньора каноника ее купить, изготовили ее лейпцигские картографы. Она охватывает всю Флориду, и здесь значится имя этого кабальеро, дона Панфило де Нарваэса, которого ваша милость так часто упоминаете…

Не скупясь на подробности, Лусинда старалась скрыть неловкость истинного положения. А истиной было ее милосердие и наверняка — сострадание. Нет ничего больней, когда ждешь каких-то иных чувств — полных жизни, силы, даже непримиримости. Она это сознавала и ловко выкручивалась, придумывая всяческие детали, — дар, присущий женщине.

— Смотрите, сеньор аделантадо, какой чудесный день. Вставайте, мы накроем стол на крыше. Ветерок такой прохладный, просто прелесть.

Они все приготовили на крыше, дав мне время причесать бороду и волосы, длинные с проседью, как у попа. Лусинда, очевидно, заметила на столе чернильницу и стопку бумаги.

— Значит, дон Альвар работает! Тогда я спокойна! Какое счастье, что сохранится рассказ об удивительных событиях, которые он пережил и снова переживает, описывая их! — Лусинда выражалась туманно, обращаясь к невежественной донье Эуфросии, но так, чтобы я слышал.

— Тебя это действительно интересует?

— Как вы можете спрашивать, ваша милость? Мы все читали реляции о конкисте, видали карты, но то, что рассказываете мне вы, это совершенно иное. Картина получается совсем другая…

Она попрощалась, чтобы я не слишком старался наряжаться. Сослалась на то, что должна срочно быть в типографии дяди, и побежала вниз по лестнице.

Я спокойно поел, глядя на мою подружку Хиральду. Упорная, немая. Мавританка. И когда донья Эуфросия убрала чашки, я стал писать эти страницы, польщенный и ободренный поведением Лусинды, которая, верно, уже повисла на смуглой шее своего грубоватого дружка.

КАСИК РАССУДИЛ, ЧТО НАСТАЛО ВРЕМЯ ПОМОЧЬ МНЕ СБЕЖАТЬ. Мое положение становилось невыносимым. Вожди племени и колдуны уже явно подумывали о том, что пора бы им впитать в свою плоть необычные способности, которые мне приписывали. Они были вполне убеждены, что получат большую пользу, сожрав кисти моих рук, ступни и какую-нибудь другую часть тела или орган, — наверняка на своих тайных сборищах они уже уточнили что именно. Они намеревались причаститься мною с надлежащим почтением и благоговением (как поступаем мы каждое воскресенье с плотью Господа нашего). Их души должны были обогатиться добавкой заморского существа, столь же съедобного, как всякая другая земная тварь.

Я подумал, что мог бы немного отсрочить опасность, сообщив им какой-нибудь потрясающий секрет, способный преобразить всю жизнь этого края. Колесо или порох (я знал, где найти серу и другие минеральные элементы, а мелкий древесный уголь был всегда под рукой — для приличного взрыва вполне достаточно). Но это привело бы лишь к тому, что меня провозгласили бы королем королевства, которое не было и никогда бы не стало моим, где в лучшем случае я мог бы сделаться королем-обманщиком.

Также приходили мне на ум деньги, избавляющие от многих неудобств — погрузки и разгрузки, походов для торгового обмена. Но я все время чувствовал опасность этой затеи. Как будто деньги несли в себе что-то дьявольское — хуже огня, стали или пороха.