Анатолий Курчаткин - Минус 273 градуса по Цельсию

– Вот и все, что тут еще объяснять. – Завкафедрой оторвал от стола руки и развел ими. – Будет, вероятно, новый ректор, новая метла… но это другой разговор. Сейчас существеннее, какие круги пойдут по воде после ареста. Надеюсь, все понимаете?

Невнятный ропот, слабый гул голосов, в котором невозможно было понять ни слова, был ему ответом. Вероятней всего, то звучали одни междометия, что тут поймешь.

– Прошу всех быть предельно стерильными. – Завкафедрой обвел комнату пристальным, требующим взглядом. – Следить за собой – чтобы комар носу не подточил! Кто почувствовал около себя гниль – выжечь каленым железом! Кого угораздит вляпаться – пеняй на себя.

Это про меня, пролетело в голове у К.

– И что вменяется ректору в вину? – вырвалось у него невольно.

Показалось ему или нет, что благожелательно-улыбчивая складка губ, не оставлявшая лица завкафедрой, несмотря на суровый вид, все время, как он, К., появился в комнате, исчезла после его вопроса бесследно?

– Это для вас имеет значение? – Завкафедрой смотрел на него с холодной бесстрастностью, никакой дружественности во взгляде, никакой свойскости – чужой человек был перед К., незнакомый, словно бы и враждебный.

– Ну… я думаю… – потерявшись, сказал К., – это всех интересует.

– Не надо говорить за всех! – с поспешностью, кипяще подал голос один из преподавателей старшего возраста. Из тех, что задавали на кафедре тон, с мнением которых завкафедрой всегда считался. Он будто открещивался от К., порицал его и осуждал.

– Да уж. В самом деле. За всех-то!.. – подобием набежавшей на берег волны прошелестело по комнате.

– Случайно того, что произошло, произойти не могло. Были основания, – дождавшись, когда волна голосов спадет, взял наконец вожжи в свои руки завкафедрой. – Но нас, повторяю, должно волновать не это. Мы на кафедре ничего подобного допустить не должны. – Он снова обвел требующим взглядом комнату. – Всем все ясно?

Мне ничего не ясно, дятлом долбило в голове К. Как это можно не допустить? Но на этот раз он удержался от вопроса.

– Бог даст, пронесет, – отозвался на слова завкафедрой другой из стариков, и в голосе, каким произнес это, так и прозвучала непоколебимая уверенность в своей опорности, в непререкаемости его мнения, столь же весомого, как и мнение завкафедрой.

– Я предупредил, – словно и в самом деле опираясь на его слова, вставая на них, как на постамент, уронил завкафедрой. – Кто умудрится вляпаться… выкарабкивайся сам. Благополучие кафедры превыше всего. – После чего губы у него понемногу снова сложились в обычную благожелательно-улыбчивую складку. – Надеюсь, впрочем, что у нас на кафедре никаких недоразумений со стерильностью не возникнет.

Говоря это, завкафедрой смотрел не на К., но у К. было чувство, что завкафедрой специально не смотрит на него, а обращены эти слова именно к нему. Выкарабкивайся сам, выкарабкивайся сам, дятлом долбило в нем.

– Если что – сорную траву с поля вон, – клокоча гневной праведностью, проговорил первый из стариков, тот, что призывал К. отвечать лишь за себя.

К. поймал на себе сообщнический взгляд современницы Древнего Рима. И, будто подхватив ветром, его тотчас бросило к ее столу. Нужно было сдать ей ведомости, зафиксировать передачу в журнале, поставить подписи – плевое дело, но это плевое дело давало возможность, не вызвав подозрений, отстраниться от происходящего.

– Пожалуйста, – положил он перед современницей Древнего Рима лист ведомости. Тот оказался летуч и заскользил по лаковой столешнице легким плотиком по водной глади. Руки К. и секретаря кафедры сунулись не позволить ему слететь на пол одновременно, ее рука оказалась чуть проворней, его же легла уже на ее – молодой розовый глянец на желтом, изжеванном годами пергаменте. – О, простите! – отдернул К. свою руку.

– Ну что вы, что вы! – благосклонно отозвалась современница Древнего Рима. Она взяла ведомость, вытянула из стопки у себя на краю стола распашную красную папку с крупной фиолетовой надписью «Для учебной части» и всунула разграфленный лист внутрь. Следом за чем поманила К. наклониться к ней и, когда К. исполнил ее пожелание, прошептала тихо – так, чтобы не услышал больше никто: – Он не покаялся!

– Кто? В чем? – не понял ничего К.

– Кого сегодня… Из-за кого собрались, – прибегла к эвфемизму современница Древнего Рима.

Теперь К. стало все ясно.

– В чем не покаялся? Почему ему следовало каяться? – спросил он.

Секретарь кафедры смотрела на него с недоумением.