Иэн Макьюэн - Солнечная

И Биэрд подумал, что, если бы ему пришлось лететь на звездолете в другую галактику, он вскоре страшно затосковал бы по этим своим братьям и сестрам, которые едут впереди, по всем, включая бывших жен. Он полностью отдался иллюзии, будто любит людей. И всех до одного прощал. Отчасти дружелюбных, отчасти эгоистичных, порой жестоких и, главное, смешных. Снегоходы ехали по узкой глубокой лощине, месту его позора, о котором лучше забыть. Он предпочел вспоминать свое хладнокровие при встрече с хищным медведем, и, да, он с необыкновенной теплотой думал о человечестве. И даже думал, что оно может отнестись к нему с теплом. Все, каждый из нас по отдельности, обречены на небытие, и никто особенно не жалуется. Наш вид не лучший из возможных, но определенно лучший, нет, самый интересный из существующих. А как же это неприличие в гардеробе? Видимо, в природе человека. И как же мы научимся справляться с собой? Наука, конечно, вещь прекрасная и, может быть, искусство тоже, но самопознанием, видимо, не обойдешься. Гардеробам нужна хорошая система, чтобы несовершенные создания могли пользоваться ими правильно. Не на науку полагаться решил Биэрд, не на искусство, не на идеализм. Только хорошие законы могут спасти гардероб. И граждане, уважающие закон.

Эта нежная терпимость по отношению к человечеству и к себе поддерживала его в пути, пока они не приехали в гостиницу, как раз к обеду. До чего же давно, казалось, они уезжали отсюда. Они отдали свои комбинезоны и другие принадлежности, простились с Яном и через час уже летели в Тронхейм. У Биэрда был забронирован отдельный билет до Осло. Остальным пришлось ждать четыре часа в маленьком аэропорту, было видно, что им не хочется расставаться друг с другом. Они оккупировали бар и за пивом и хот-догами опять завели свою музыку, стенания, песни о глобальной катастрофе. За этим и застал их Биэрд, зайдя попрощаться. Двадцать минут он обменивался электронными адресами и обнимался со всеми поочередно. Стелла Полкингхорн поцеловала его в губы, Хесус дал свою визитную карточку. Проводили его громким «ура». В общем, это напомнило ему, что, выполняя несложные поручения на льду и изображая увлеченность ветродвигателями, он снискал непривычную популярность в коллективе. Даже долговязый романист прижал его к своей узкой груди. Спустя полчаса, когда двухмоторный винтовой самолет пробежал по тряской взлетной полосе и взял курс на юг, чтобы вернуть его в катавасию, которую ему почти удалось забыть, Биэрд все еще улыбался про себя.

Он переночевал в Осло, переменил свой билет на рейс в шесть утра и прилетел в Хитроу на три часа раньше. Когда самолет снижался над Виндзор-Парком, шел сильный дождь, рассветное небо было зеленовато-черным и на подъездных дорогах всюду светились фары. Около терминала в очереди к такси Биэрд узнал, что на магистрали М4 авария и пятнадцатикилометровый затор, поэтому он вернулся в здание, спустился на нижний уровень, сел на поезд до Паддингтонского вокзала, а оттуда взял такси. Когда он подъехал к дому, дождь уже перестал, и только капало с потемневших веток рябин на тротуар. Такси отъехало, а он остановился с багажом перед садовой калиткой и огляделся, удивляясь тому, что на тесно застроенной улице в десять часов будничного утра никого не видно и даже не слышно ни голосов, ни радио. Белсайз-Парк казался таким же безжизненным, как Арктика. И здесь был его дом, его ящик несчастий, опрятный ранневикторианский, из серого лондонского кирпича, с каменными средниками окон нижнего этажа, стоящий в собственном саду с голой березой и старой яблоней сбоку. Не у многих лондонских домов был тридцатиметровый сад с дорожкой из шелушащегося кирпича, уложенного елочкой, и мшистыми кирпичными стенками ограды. Архитектурно он превосходил все остальные его супружеские дома, а теперь его придется продать, его содержимое рассеется, и два обитателя – тоже, не потому, что издавна не любят друг друга, хотя сейчас он, может быть, ей противен, а потому, что у него было одиннадцать адюльтеров за пять лет, а у нее только один. Неравенство, и они должны жить и страдать по негласным правилам.

Калитка по обычаю скрипнула, а вернее, прощально крякнула. Он грустил, но уже не мучился. Та приятная женщина с поезда, чье имя он уже не мог вспомнить, визит к Тарпину, целомудренная интерлюдия на восьмидесятой широте (все уже почти зажило) – они были новыми слоями его защитной оболочки. Он стал, пусть чуточку, другим человеком. Он был полон сожалений, он печалился, что не придумал способа вернуть любовь Патриции, но он смирился. Он шел домой, чтобы начать разборку декораций брака. Намерение его было – начать паковаться сегодня же. В темные предвечерние часы на вмерзшем корабле у него было время поразмыслить, и планировал он взять только личные вещи. Она может забирать остальное: диваны, ковры, картины, ножи и вилки, а если ей удастся уговорить своего отца, банкира, выкупить его половину дома, она может оставить себе и дом. Биэрд постарается, чтобы расставание прошло как можно безболезненнее и организованнее. И пускай хоть с Тарпином селится. На кочковатой лужайке места хватит и для моторки, и для фонарного столба, и для телефонной будки.