Дмитрий Вересов - Огнем и водой

Уснуть, и умереть, и видеть сны…

Мысль о самоубийстве приходила к ней уже раньше. Тогда, сразу после того, как все случилось. Она чувствовала за собой вину, напрасно внутренний голос убеждал ее, что она ничего не могла сделать. Он выбрал Нину, выбрал свою судьбу. Судьбу… Но она не была фаталисткой. Не может быть все предопределено, у человека есть воля, иначе все теряет смысл. И тогда… Тогда она виновата, потому что не сумела удержать его, не сумела спасти. Она чувствовала себя маленькой и слабой.

– Серафима, за компанию! – скомандовала Светка, протягивая к ней рюмку, чтобы чокнуться. – Давай, не кобенься. Или ты нас не уважаешь?! Ты у нас такая, все бочком, бочком, отделяешься от коллектива…

– Успокойся! – попросила за Симу Саша Ратнер. – Сим, чокнемся?

Спустя пятнадцать минут компания распалась. Паша запустил какую-то новую стрелялку на своем компьютере, чтобы продемонстрировать его возможности.

– Графу, графу зацените! – Скворцов прилип к монитору. – На куски гада! Джойстика у тебя нету, что ли?!

– Да тебя уже сшибли, Скворец, – поздняк чирикать!

– Потому что вы меня отвлекли!

Сима подошла к окну, за которым сгущались сумерки. Уж небо осенью дышало… Она загодя чувствовала приближение осени и тосковала, зная, что ей не будет покоя. «Словно перелетная птица», – подумала она. Иногда она видела во сне, будто летит над лесами, над полосами тумана, и нигде нет ни огней, ни звезд, только ветер свистит. Ветер или, может, – тот страшный самолет, который перечеркнул, вместе с жизнями сотен американцев и Вовы Вертлиба, ее собственную жизнь.

И страшно тоскливо и отчего-то хорошо, словно знает она, что за туманом и тьмой ждет ее что-то очень важное. И, может быть – Володя?!

Ей не нужны были ответы. Патриот Губкин объяснял ей пять минут назад, что подлые «америкосы» замучили бедных арабов своей помощью сионистам, так что с Торговым центром все честно. Серафима была готова плюнуть ему в глаза. Но сдержалась. Не ее стиль.

Саша Ратнер осведомилась, каким образом арабам сумела досадить Россия, помогавшая многим восточным странам. На это у Губкина был наготове ответ – то были другие арабы, их спонсировали американцы.

– Все очень просто! – сказал он.

– У простаков вообще все просто! – Саня покрутила пальцем у виска. – Сима, ты не слушай его, он же убогий. Тяжелое детство, деревянные игрушки…

На самом деле Иванцова уже забыла, что сказал убогий Губкин. Она знала, что правда лежит где-то за пределами бытия. И все, что может быть сказано здесь и сейчас, не имеет никакого значения.

– Иванцова, ты что, обиделась на меня?! – подошел он сейчас снова. – Эх, ты, нюня! Ну, прости! Дай я тебя чмокну! По-братски, в щеку! – Во хмелю Губкин стал миролюбивее любого хиппи.

– Не надо меня чмокать! Это лишнее! – Серафима огляделась в поисках защитницы Саши. – Иди лучше поешь что-нибудь.

Однако, как это всегда бывает, в самый нужный момент Саши рядом не оказалось. Как и Паши.

– Паша гуляет с Сашей! – пояснил Губкин. – А я вот сейчас обижусь! Нельзя так с людями, Иванцова. Я от огорчения могу даже пойти на какой-нибудь безумный поступок! Хочешь, я выйду на улицу голым?!

– Ты простудишься, – сказала она, мысленно представляя себе эту картину.

– Нет, я тебя все-таки чмокну!

– Отстань, ради всего святого!

Он неожиданно ловко схватил ее за шею и, притянув к себе, прилип к губам слюнявым мальчишеским поцелуем. Серафима взвизгнула и дала ему пощечину.

– Ты что, дура?! – изумился он. – Шуток не понимаешь!

Серафима огляделась. Остальные смотрели на нее как на ненормальную. Может, ей это только казалось, но Сима, не задумываясь больше ни на секунду, выбежала из комнаты, а через десять секунд уже неслась вниз по лестнице, выбивая каблуками гулкую дробь.

– Иванцова, ты что?! – крикнул сверху Губкин. – Ну прости дурака! Я же, правда, пошутил, блин!

И голос Светы, уже совсем глухо, подтвердил ему, что он совершенно прав – дурак и есть.

Сима быстро шагала прочь из двора, под освещенную арку, где еще раз вытерла губы, словно на них могло что-то остаться после этого поцелуя. Рассмеялась нервно, и звук отскочил от выщербленных сводов, украшенных какими-то символами, – наверное, специально лестницу приносили, чтобы написать. Она и сама не могла сказать, что с ней происходит. Постояла немного, потом ускорила шаг, опасаясь, что ее примут за «ночную бабочку».

Она была уже в двух кварталах от дома Раевского, когда во двор выбежала, на ходу закалывая непослушные волосы, Саша Ратнер.