Дмитрий Вересов - Огнем и водой

На руках у него была одна из упомянутых кошек.

– Учтем на будущее! – сказал Юрий, пожимая ему руку.

– Между прочим, – сказал писатель Кириллу, – в зале у нас кое-кто из Министерства культуры!

– Это должно меня вдохновлять? – осведомился с улыбкой Кирилл.

Вечным предметом насмешек было это министерство, хотя без его благословения ни театру, ни отдельному спектаклю на существование рассчитывать не приходилось. До начала спектакля оставались считаные минуты, до выхода Маркова немного больше. Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Вспомнил то, что услышал в трактире у «Глобуса» от старого переписчика. Жаль, что старик не сможет посмотреть на его исполнение. Зато в зале сидел Иволгин, по такому случаю передавший на вечер Верочку в руки двоюродной сестры.

– Тебе, как будущей матери, полезно посидеть с ребенком! – сказал ей Вадим.

Ленка и не возражала, мурлыкала что-то под нос, баюкая Верочку. Ее муж хронически отсутствовал дома – летал, как выражалась Ленка, по делам. Овчарки тоже отсутствовали, супруги не торопились забирать их у друзей – хлопот сейчас и так хватало. Попугай, правда, вернулся. Попугай был серый. Жако. Серость оперения компенсировалась необычайной яркостью языка. Как утверждала Ленка, а не верить ей в этом случае не было оснований, жако лучше всех прочих попугаев говорили по-человечески.

Правда, Вадим возражал, что птица говорить не может, а лишь имитирует речь. Ленка возмущалась и бурно жестикулировала, указывая на книжную полку, где среди прочих книг примостился толстый том Брема, судя по усердно соскобленным штампам, спертый ею в какой-то северной библиотеке.

Факт кражи Ленка категорически отрицала.

– Ты не должен меня расстраивать! – говорила она капризно. – Будущих мам расстраивать нельзя! А книжку мне на прощание подарили за отличную работу!

Вадим и этому не верил.

– За отличную работу дарят «Малую землю» или «Капитал»! – сказал он. – Ты же не с попугаями работала, а с советскими людьми!

Впрочем, Брем не Брем, а попугай, и правда, обладал приличным словарным запасом. «Приличным» по количеству слов; многие из них были совершенно нецензурными. Ленка уверяла, что раньше он не выражался, но люди, приютившие беднягу жако на время отъезда супругов, обогатили его репертуар новыми выражениями.

– Там было много новых слов! – сказал Вадим, подражая датчанину из «Осеннего марафона».

– Ага! И теперь не отучить! – горестно вздыхала Ленка. – А жако, они долго живут, просто ужас!

Попугай, накрытый пестрым платком, молчал, но стоило Домовому в порядке эксперимента приподнять этот платок, как птица на радостях разразилась длинной непечатной тирадой.

– Тяжелый случай, – сказал Вадим и снова закрыл попугая, а Брема вернул на полку.

– Только не нужно никаких экспериментов, – добавил он, опасливо покосившись на книгу о воспитании детей, стоявшую там же. Он по своему опыту хорошо знал, что многие из таких книг, несмотря на высокие медицинские звания светил, настрочивших их, не стоит принимать всерьез.

– Не волнуйся! – сказала Ленка и вздохнула завистливо. – Вот ты в театр пойдешь, а мне теперь приходится сидеть сиднем, словно затворнице какой-то!

– Ну, – серьезно сказал Домовой, – вообще-то, беременным полезны прогулки. Свежий воздух… – Ох! – всплеснула руками Ленка. – Воздухом я и с балкона подышу! Я по магазинам хочу прошвырнуться, в гости к подругам зайти! Понимаешь?! – Понимаю! – сказал Вадим. – Но такова, с позволения сказать, женская доля. Мужчина добывает пищу, женщина рожает и растит детей. – Ну, все! – Ленка тяжело сползла с дивана и принялась выталкивать Домового в прихожую. – Он мне тут про женскую долю будет рассказывать! Опоздаешь в театр!

По небу неслись темные, почти черные тучи. Ветер усиливался. Буря шла по пятам, и уйти от нее не было никакой возможности… Невский знал, что конь устал, что его копыта разбиты, что он голоден, как голоден и седок. И его тоже мучит жажда. Но, по крайней мере, с жаждой скоро будет покончено. Скоро ливень настигнет их. Сейчас усталому Невскому хотелось стряхнуть странный сон, снова очнуться в своей постели в Ленинграде, встать и пойти на кухню, чтобы выпить чашку холодного чая, пожурить мать, которая вновь засиделась над книгой, и погрузиться в царство грез, может быть, еще более невероятное.

Но он отлично знал, что пробуждения не будет. Не будет никогда.

Степь вокруг была необыкновенно тиха. Евгений огляделся. Справа, если быть точнее – с востока – протекала река. Направляясь в эти края, Невский постарался навести справки при дворе приемного отца, графа Дейла, где, в частности, побеседовал с одним бродягой-поэтом. Почувствовал в нем родственную душу, несмотря на разницу в несколько веков. А поэт придерживался традиций своего времени в смысле гипербол – во всяком случае, река была описана им как полноводный поток, неукротимый в своем быстром беге и несущий стволы могучих деревьев, словно соломинки. В реальности этот самый поток выглядел довольно жалко.