Дмитрий Вересов - Огнем и водой

Он вскочил и, едва не забыв расплатиться, выбежал на улицу, сопровождаемый веселым гоготом завсегдатаев. Свернул за угол и оказался перед знакомым по рисункам зданием. «Глобус» выглядел немного иначе, совпадало с изображениями только простонародье, толпившееся у дверей. «Все верно, – вспомнил Кирилл – его ведь перестраивали». Однако времени вспоминать и сравнивать не было. Марков попытался рассмотреть в этой толпе тогу Цезаря, но безуспешно. Расталкивая прохожих, иногда извиняясь, иногда отвечая на брань бранью, он пробрался к дверям театра, но в этот момент зазвенел где-то невидимый колокольчик. «Начало спектакля», – подумал Марков.

И ошибся.

Колокольчик был звонком в дверь. Он открыл глаза в квартире Вадима Иволгина, где жил уже не первый месяц. А звонок означал, что хозяин вернулся с прогулки и стоит на площадке с коляской, ожидая, когда ему отворят.

История с побегом Наташи Забуги на берега туманного Альбиона начала стираться из памяти людской. «Повезло, – говорил себе Вадим. – Лет этак пятьдесят, а то тридцать назад за такие дела пропал бы, как пить дать, в лагерях, это еще при лучшем варианте. А сейчас только обструкция да косые взгляды». Публикации, из-за которых с ним перестали здороваться даже соседи, начали забываться. И человечек, в котором Иволгин без труда опознал комитетского шпика, недолго бродил за ним, а как только Вадим привык к его присутствию, исчез. Вадимом Иволгиным компетентные органы больше, выходит, не интересовались. «Даже обидно как-то, – думал он. – А может, у меня в пеленках рация спрятана!»

Мало-помалу вернулись в его жизнь старые знакомые и даже отдельные родственники. Теперь, когда история с побегом начала потихоньку зарастать быльем, жуки-пауки повылезали из своих щелей. Самые отчаянные осмеливались высказать задним числом сочувствие – гражданский поступок, затмевающий подвиг декабристов. Вадим благодарил, думая про себя, что дорога ложка к обеду.

В один из вечеров позвонила двоюродная сестрица. Ленка исчезла из вида еще до Наташиного отъезда – ее супруг принял предложение поработать на севере, и семья отбыла, сбросив куда-то и своих двух овчарок, и попугая. О женитьбе Вадима и скандальном побеге Наташи кузина узнала из писем родни, да и газеты на севере тоже читают. Однако самой Лене вся эта история казалась скорее интригующей – не находись она тогда в тысячах километров от Вадима, возможно, стала бы тем человеком, который поддержал бы его. Если бы муж позволил.

С севера кузина вернулась, будучи на сносях.

– Конечно, и там люди рожают, – щебетала она.

Но они с мужем решили, что дома все-таки лучше!

– Знаешь, какое у меня пузо?! Прямо арбуз! Ты бы меня сейчас и не узнал, наверное! А ты прежний, усатый-полосатый?

– Усы те же, что и раньше! – успокоил ее Вадим.

– Да я по голосу слышу, ничуть ты не изменился – такой же Винни-Пух в штанах!

Вадим в ответ предположил, что причина возвращения Лены домой вовсе не в беременности. Просто чукчи, которые и так еле выносили Ленку и ее супруга, узнав о грядущем прибавлении в этой семейке, потребовали у партии и правительства их немедленной депортации.

– Во-первых, там не чукчи, а якуты! – сказала Ленка. – А хоть бы и чукчи! Что ты знаешь про чукчей, кроме глупых анекдотов! Знаешь, какая у них история, у чукчей! – она кипятилась так, словно только что уличила Домового в каком-то диком национализме. – А во-вторых, на что ты, интересно было бы знать, намекаешь?

– И ни на что я не намекаю! Это у тебя все из-за беременности. Женщины в этот период бывают особенно мнительными и раздражительными!

– А знаешь – ты прав! Скорее бы родить – но чтобы только здоровенький! А вообще я ничего не выдумываю – помню, как ты рассказывал своим дружкам про то, что я ворую, пью и еще что-то делаю нехорошее…

– Ничего подобного я не говорил! – попытался оправдаться Вадим, у которого та давняя сценка сразу встала перед глазами.

Если бы Кирилл не настоял тогда, чтобы Иволгин пришел не один, а с девушкой на его день варенья. Если бы не позвонил старый друг Симаков и не рассказал об одной дальневосточной гимнастке…

– Ага! – победно завопила Ленка, воспользовавшись наступившим молчанием. – Значит, помнишь все, голубчик! Я тебе этого долго простить не могла. А потом мне сказали, что я, и правда, эта, как его… Слово есть… Клептоманка! – Сказано это было таким тоном, словно Ленку провозгласили лауреатом Нобелевской премии или кем-то в том же роде.