Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Дело происходит в Риме. 10 июня 1940 года. День самый обыкновенный, такой, как всегда. Вот храм Весты, Колизей, собор св. Петра, Квиринал. По лестнице от церкви Тринита дей Монти спускаются, как обычно, туристы и римляне, останавливаясь у лотков цветочниц.

На стенах домов рекламные плакаты, афиши с броскими названиями фильмов, пьес, фамилиями актеров: «Безумные девственницы», «Две дюжины алых роз», Де Филиппо, Ася Норис, Де Сика, Рашель, состязание по игре на барабане на Центральном футбольном стадионе.

В газетах повседневный демографический бюллетень: родилось 42, умерло 26. На Новой Аппиевой дороге грузовик задавил ребенка. Небольшой пожар в доме на площади Барберини, номер 5, сразу же потушен. Мощи святой Катерины перевезены из Флоренции в Рим. Сегодня заканчиваются велосипедные гонки по Италии с участием Бартали и Коппи.

Но на первой странице — огромные, тревожные заголовки. Немцы в шестидесяти километрах от Парижа. После падения Нарвика Германии открыта дорога на Атлантику.

На террасе дома в квартале Сан-Лоренцо-ин-Лучина, в самом сердце столицы, в нескольких сотнях метров от площади Венеции, женщина примерно тридцати лет, довольно привлекательная, по имени Сильвия, что-то пишет в толстой тетради под датой 10 июня 1940 года. Это ее дневник. «Сегодня утром за мной шел мужчина — блондин, высокий, потрясающе красивый».

Следуя ее воображению, мы видим, как Сильвия упругой походкой, на высоких каблуках идет по виа Копдотти. Большие солнечные очки делают ее еще очаровательнее, придают ей чуть загадочный вид, и мужчины оборачиваются; защищенная своими темными очками, она в свою очередь смотрит на мужчин. Молодой парень вполголоса говорит ей какую-то непристойность. Другой, соблюдая приличия, пускается за ней следом. Он действительно высокий блондин, потрясающе красивый. Его взгляд словно жжет Сильвии спину. Незнакомец нагоняет ее, с каждым шагом он все ближе. Наверно, вот-вот окликнет. Она видит только его тень, которая то удлиняется, налетая на нее, то укорачивается и исчезает, чтобы вновь появиться. Сильвия косит глаз, словно газель, пытаясь увидеть, что у нее за спиной.

«Мне хотелось бы услышать его голос. Если бы он мне сказал: „Пойдем!“ — я не раздумывая пошла бы за ним куда угодно», — пишет Сильвия.

Потом какое-то мгновение сидит будто зачарованная, погрузившись в воспоминания: над парком Вилла Боргезе лазурное небо, в воздухе плывут стайки птиц, будто гигантские паруса. Снизу, с улицы, изредка доносятся гудки автомобилей.

Сильвия вновь склоняется над тетрадью, перелистывает ее, словно подводя итог всему, что она доверила страницам: торопливые фразы мелькают перед нашими глазами так быстро, что мы успеваем прочесть только отрывочные, лишенные смысла слова, отдельные даты, какие-то имена и фамилии — Карло, Чезаре, Антонио, Вирджентини… Она продолжает писать: «Я ненавижу своего мужа. С каких пор?»

Неожиданно Сильвия вздрагивает. Она услышала глухой гул поднимающегося лифта. Входит в спальню, куда ведет дверь с террасы, и прячет дневник в ящик под белье.

Через несколько секунд отворяется входная дверь.

Это Карло, ее муж. Он обнимает Сильвию и начинает раздеваться с быстротой фокусника. Говорит, что ему надо надеть фашистскую форму, забежать в редакцию газеты, а затем поспеть на площадь Венеции, где состоится огромный митинг, ожидаемый всеми итальянцами: будет выступать Муссолини, он скажет — быть войне или миру.

Разглядывая себя в одних трусах, муж начинает хохотать.

— Если бы я появился в таком виде на площади Венеции, посреди этого моря людей, одетых во все черное, меня бы линчевали. Зато я вошел бы в историю!

Он вновь принимается смеяться, а жена в это время застегивает ему пуговицы своими ловкими пальчиками. Карло ласково ерошит ей волосы, прижимает ее голову к себе, но Сильвия решительно отстраняется. С трепетом в голосе она спрашивает:

— Что, будет война?

— Скорее всего — да, — отвечает Карло, — с этим сумасшедшим все возможно. Он может неожиданно передумать.

— Это ужасно!

— Будь спокойна, через два-три месяца все кончится.

Сильвия поднимается, Карло спешит закончить свой туалет и в заключение говорит:

— Мы здесь в Риме как за каменной стеной, ведь тут папа.

Сильвия делает несколько шагов и с горечью замечает:

— Эта война всем поперек горла, но никто и слова не скажет… Мы только и делаем, что стараемся скрыть свои мысли. Чезаре прав. Все мы рабы, трусы.