Александр Иличевский - Математик

И снова они мчались к Форту Майли, и снова Чен, паря над мостом, огибая его то тут, то там, уподобляясь, скользя по линиям моста всем текучим контуром тела, учил его гимнастике.

К пирсу они выехали крадучись: близ океана туман остановил пространство, поглотил движение, как древесина вбитый гвоздь. Они бросили машину с включенными огнями, не решаясь двинуться дальше, вглядываясь в сторону океана, в совершенную молочную глухоту: жемчужные пятна фонарей влекли, обрывались; с беззвучной тревогой пульсировали аварийные огни машины. Лица покрылись моросью, Чен вытер рукою лоб, щеки, закачал головою. Вдруг сзади раздался рык мотора, скрежет — и увенчанное световой рекламой такси ринулось в сторону Embarcadero.

Поврежденная ударом дверь не закрывалась, пришлось придерживать рукой. Максим загнал машину поглубже к пирсу, за рыночные лотки. Только со второго раза нашли нужный пирс, прошли его весь, напрасно оглядывая борта, ища название — Seyo Maru. Вдруг кто-то с воды окликнул их по-китайски, старик отозвался, и с мостков, уходящих в туман, словно бы повисших без опоры, соскочил низенький паренек с длинными руками. Он потянул их на борт, спустил в трюм, где уже на вонючих холодных сетях жались пятеро парней, — и велел не курить и не показывать носу. Максим не понял почему. Матрос поджал колени, давая место Чену, и сказал, что у кэпа нелады с лицензией, или обычное дело — палубные матросы работают за наличные, и нужно, опасаясь инспекции, не подать виду, что команда выходит на лов.

Долго сидели в трюме, озябли; разговорились о том, о сем.

— Ты для чего живешь, Чен? — спросил вдруг Максим.

— О, жить надо, надо, — отвечал Чен. — Жить надо, чтобы жить, — закивал старик.

— Но ведь глупо жить и не знать зачем.

— Жить надо, чтобы жить и мир строить, — сказал, подумав, Чен.

— А я считаю, что жить надо для того, чтобы люди не умирали.

— Без смерти нет жизни. День без ночи не бывает.

— Почему? За полярным кругом день без ночи, и ночь без дня.

— За полярным кругом жить не надо. Жить надо в теплом месте, чтобы легко было жизнь строить.

— Но ведь смерть — это большая несправедливость, грязь.

— Смерть — это плохо, да, очень плохо.

— Вот я и хочу, чтобы все воскресли.

— Как это, зачем воскресли?

— Иудеи и христиане верят в воскресение всех мертвых. Без него мир не имеет смысла.

— Воскресение всех мертвых людей? Зачем, как же тогда их прокормить? На всех не хватит.

— Хватит. Я считал. Если воскресить всех когда-либо живших на Земле людей, то они все поместятся на территории Москвы, в пределах кольцевой автодороги. Если каждому выделить круг диаметром полметра, то все встанут и спокойно будут стоять не толкаясь.

— Москва такая большая?

— Тридцать пять километров в поперечнике. Но все поместятся. Перед Страшным судом.

Чен поцокал языком.

…Наконец развиднелось. Максим переоделся, вылез наружу. Дрогнула палуба, дизель заревел и затянул корму клубами выхлопа, закипел винт, над ним заплясала, откинулась, заворочалась на привязи шлюпка, кильватер широко разошелся пенной бороздой, сначала ее валко пересек катер, потом яхта, и наконец повернулся и стал отдаляться город-корабль, вечно накрытый по верхние этажи небоскребов рваными знаменами облаков. Мост выгнулся, потянулся справа налево — и дух захватило от суриковой дуги, выходящей из дымчатой дали северного берега и опускающейся к сосновым холмам южного. Великий мост пролетел над головой и пропал за фарватерным буем в текучей мгле. Через час ходу полоска земли истончится обгрызенной корочкой, пропадет за волнами, зыбь сменится штормом, ветер забьет по снастям, завоет, засвистит, колко, мокро захлещет по лицу. Все неистовее взлетает влекомая шлюпка, трос осаживает ее рывком — и блещет в водяном склоне мелькнувшее солнце. В корму пушечным залпом бьют волны. Особенно опасны те, что налетают с уже пенящимся гребнем или возникают вкось основному фронту. Все время посматриваешь назад, следишь за очередностью валов, прикидываешь характер их роста. Вдруг гребень вымахивает нервно, с дрожью — уже без той мерной величественности, с какой шел в жуткой очередности из дали. Удар сокрушает шхуну, палубу заливает бешеная река, поток сбивает с ног, рушится воронкой в кокпит — и одна мысль: схватиться за какую-нибудь снасть, упереться ловчей, услыхать дробную работу помпы. В груди пульсирует натиск, и, когда схлынет, онемелый взор распахивается в глубину, разверзтую вслед за обрушившимся валом.