Филип Рот - Умирающее животное

— А сколько он уже бодрствует?

— Около получаса. Подойдите к нему, Дэвид. Поговорите с ним. Его вроде бы радуют голоса.

Радуют? Какой странный выбор слова. Но Том всегда держится этаким доктором-весельчаком. Я подошел к Джорджу с непарализованной стороны, пока Том обтирал ему лицо полотенцем. И вдруг Джордж, к всеобщему изумлению, забрал его у сына — протянул здоровую руку, схватил полотенце, сунул его себе в рот. «Все у него пересохло», — сказал кто-то у меня за спиной. Джордж полуохватил губами край полотенца и принялся сосать его. А когда вынул изо рта, на полотенце осталось что-то розовое и выглядело оно как отслоившийся кусочек слизистой. Увидев это, Бетти ахнула, а женщина из хосписа (она тоже находилась в комнате) поспешно отвела ее в сторону и принялась утешать: «Ничего страшного. Роту него пересох, вот кусочки ткани и отслаиваются. Это нормально».

Рот его был раскрыт и перекошен — самые настоящие уста умирающего, но взгляд не блуждал, и если оставалось в Джордже хоть что-то от него недавнего, то только в глазах. Глаза его были словно одна-единственная стена, уцелевшая после того, как в здание попала мощная авиабомба. С тою же сердитой силой, с которой он только что выхватил у сына полотенце, Джордж откинул простыню, под которой лежал, и принялся теребить липучку памперса, явно намереваясь содрать его с себя. При этом обнажились его ноги, вернее, те жалкие палочки, которыми они стали. Скрученные спиральки в перегоревшей лампочке — вот что напомнили мне его нижние конечности. Все в нем теперь, все состоящее из плоти и крови, вызывало в памяти неодушевленные предметы.

— Нет-нет, папа, — сказал Том. — Оставь! Так надо.

Но Джордж не утихомирился. Он с прежней злостью теребил липучку, стремясь избавиться от памперса. А когда понял, что у него ничего не выходит, поднял руку и, пробормотав что-то нечленораздельное, ткнул пальцем в сторону дочери.

— В чем дело, папа? — спросила Бетти. — Я тебя не понимаю. Чего ты хочешь? Что тебя беспокоит?

Бормотание Джорджа по-прежнему не поддавалось расшифровке, но на языке жестов он явно давал понять дочери, чтобы она подошла к нему вплотную. А когда она так и поступила, Джордж, выпростав здоровую руку, обхватил Бетти за ягодицы и притянул к себе, чтобы поцеловать ее в губы.

— Ах, папочка, — вздохнула она, — ты самый лучший отец на свете!

Меня изумило то, что после всех этих дней в коме, на пороге смерти в Джордже осталось еще столько силы: и физической, которая понадобилась, чтобы притянуть дочь к себе, и психической, которая проявилась в том, что он мучительно пытался что-то сказать. Может быть, подумалось мне, родные поступают неправильно, позволяя ему спокойно уйти? А что, если он хочет всерьез побороться за жизнь? Что, если именно это и дает сейчас понять? Что, если ему хочется не проститься с родными, а, напротив, жестоко выбранить их: «Сделайте же, черт возьми, что-нибудь, чтобы спасти меня! Не позволяйте мне умереть!»

И тут Джордж ткнул пальцем в мою сторону.

— Привет, Джордж, — произнес я. — Привет, дружище. Это я, Дэвид.

А когда я подошел к нему вплотную, Джордж обошелся со мной точь-в-точь как с собственной дочерью — притянул к себе, обхватив за ягодицы, и поцеловал в губы.

Изо рта у него не пахло смертью, рвотой — тоже; вообще ничем не пахло; это было теплое, лишенное малейшего намека на запах дыхание, чистое струение самой жизни из полупарализованного рта. Мы с Джорджем, естественно, никогда не целовались при встрече или на прощание, сейчас это случилось впервые… И вновь он пробормотал нечто нечленораздельное и ткнул пальцем в сторону Тома. Сначала в сторону Тома, а сразу вслед за этим — в сторону своих голых ног. Но когда Том, решив, будто отцу хочется, чтобы их прикрыли простынею, принялся приводить в порядок постельное белье, Джордж забормотал еще громче и вновь ткнул пальцем в том же направлении.

— Он хочет, чтобы ты погладил ему ступни, — подсказала Бетти.

— Одну из них он даже не чувствует, — возразил ей брат.

— Тогда погладь другую.

— Ладно, папа, я понял. Я все понял.

И Том принялся терпеливо гладить отцовскую ступню — ту из них, в которой еще не умерли нервные окончания.

Затем Джордж указал на дверь, в проеме которой по-прежнему стояла Кэт.

— Мама, он зовет тебя, — сказала Бетти.

Я отошел в сторонку, а Кэт заняла освобожденное мною место у ложа, и Джордж, протянув к ней здоровую руку, проделал те же ритуальные пассы, что с дочерью, а затем и с единственным другом, — охватил за ягодицы, поцеловал в губы. Кэт, однако же, ответила на его поцелуй. Потом они поцеловались еще раз, и это был долгий поцелуй, я бы даже сказал страстный. Кэт закатила глаза. Женщина она предельно земная, абсолютно несентиментальная, и я не подозревал, что она способна на подобные, прямо-таки девические эмоции.