— Жуть, — завершил свой рассказ Вася и повторил: — Он же ничего не знает о ней.
— А ты знаешь, что она завела тетрадку и записывает его стихи? — сказал я. — Он сам мне рассказывал.
— Если Снежный король его убьет, — сказал Вася, — этот дурак даже не поймет — за что. И сколько там у нее еще таких королей?
Вскоре я встретил Алину и Иди в парке. Было солнечно, пригревало. Алина держала Иди под руку, оба были в расстегнутых пальто и никуда не торопились. Запрокинув ослиную голову, он громким гнусавым голосом читал стихи, а она смотрела на него, чуть приоткрыв рот, и лицо ее светилось улыбкой — немного растерянной, почти полоумной, отчаянно счастливой.
Иди остановился, полез в карман за сигаретами. Алина, не сводя с него взгляда, вдруг поставила ногу на скамейку, приподняла юбку и подтянула чулок. Она сделала это машинально, не обращая внимания на прохожих. Иди пыхнул дымом и с видом победителя, владельца несметных богатств, посмотрел на велосипедиста, который чуть не упал при виде полуобнаженного женского бедра. Алина снова взяла Иди под руку, и они двинулись к выходу.
Меня они не заметили. Я опустился на скамейку, и внезапно, ни с того ни с сего в голову мне пришла совершенно невероятная, совершенно дикая, совершенно абсурдная мысль… ну да, конечно, подумать страшно о том, что будет с Иди, если Алина даст ему отставку, но еще страшнее думать о том, что будет с ним, если вдруг он бросит ее…
На мгновение мне стало не по себе.
Иди не только не допустили до сессии, но и отчислили из университета. Вася было бросился собирать силы, чтобы развернуть борьбу за отмену приказа об отчислении, но Иди с высокомерной усмешкой посоветовал ему не суетиться.
— Я не пропаду, — сказал он. — А они еще пожалеют об этом.
— Ну не гандон? — Вася развел руками. — Они! С оними-то все ясно, а вот что будет с тобой?
Иди промолчал. Тем же вечером он собрал чемодан и перебрался к Алине.
А через месяц, когда мы с Васей отмечали в общежитии окончание сессии, меня вызвали на вахту к телефону. Звонила Алина.
— Извини, мы едва знакомы, — сказала она. — Но мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Это связано с Иди. Знаешь, где я живу?
И продиктовала адрес. Голос ее был спокоен и тверд.
Я прикинул: на трамвае до ее дома было не меньше часа.
Алина жила в старом красивом особняке на тенистой улице, вымощенной булыжником. Она встретила меня на крыльце. Я опустился рядом на ступеньку, закурил.
— Мне надо было уехать на две недели, — сказала она, глядя перед собой. — Я оставила ему еды и денег. Всего две недели. — Вздохнула. — Одной мне не справиться. Я просто не знала, к кому обратиться… — Встала, отшвырнула окурок и отперла дверь. — Только давай обойдемся без ахов и охов — просто помоги мне вернуть дом к жизни.
За две недели Иди превратил этот уютный дом в помойку. Всюду — на полу, на диване и креслах — валялись обрывки бумаги, в которую была завернута жареная килька. Иди много читал — страницы разбросанных книг хранили следы его жирных пальцев. Опрокинутый торшер. Сорванные с гардин шторы. Пятна блевотины на коврах. Перевернутые стулья. Хрустальные вазы, полные окурков. Битое стекло. Много рваной бумаги. Клейкие лужи на полу. Забитый унитаз. В кухне — эмалированное ведро, полное мочи и дерьма. Прожженные скатерти. Банка с засохшей черной икрой и окурком. Еще одно ведро с дерьмом за шторой в библиотеке. Батарея бутылок из-под “оболтуса”, портвейна и кагора. Ванна, до краев наполненная грязной посудой. Полотенца, испачканные кровью. И запах, запах…
— Он там. — Алина кивнула на дверь, ведущую в кабинет. — Весь в говне и в крови. Кажется, нос разбил. Пусть спит. Я сейчас переоденусь. Тебе тоже надо бы надеть что-нибудь… я сейчас…
Она поднялась в спальню.
Я подошел к радиоле, которая стояла на высокой массивной тумбочке, и принялся перебирать пластинки: Моцарт, Вебер, Стравинский, Битлз, какой-то Элтон Джон… Пластинки были импортные, и я знал, что каждая стоила сумасшедших денег — 80-100 рублей, а то и больше. Да и купить их можно было только из-под полы.
Алина спустилась по лестнице, протянула мне джинсы и рубашку. На ней был старенький халат, платок, чулки в резинку и тапочки на резиновой подошве. Пока я переодевался, она открыла бар, звякнула стеклом.
— С ума сойти, — пробормотала она. — Он ничего тут не тронул…
Джинсы оказались мне великоваты, а рубашка в самый раз.
Можно было приступать к делу.
Мы отодвинули к стенам тяжелую мебель, собрали бумажки и осколки, свернули ковер — я вынес его на застекленную веранду. После этого я занялся унитазом, а Алина — кухней.
Читать дальше