Наталья Аронова - Душенька

– Строгие они у вас. У меня бабушка гораздо более либеральная.

– Да уж, это я поняла. Мои ни за что не разрешили бы мне ночевать вне дома. Даже если я шла в гости к подружке – только до девяти часов вечера! Да еще позвонят десять раз, проверят, как там дела, все ли в порядке. А потом еще дедушка приедет меня встречать на своей «Волге», чтобы, не дай бог, какой-нибудь хлыщ не увязался провожать меня! А какие могли быть кавалеры, если я носила косы, банты и хлопчатобумажные чулки – капроновые школьницам не полагаются!

Я смутно заподозрила, что Соне гораздо больше лет, чем показалось мне вначале.

– А ваши родители? – спросила я. – Они как относились к таким… методам воспитания.

– Они погибли, – ответила Соня. – Автокатастрофа. Мне было всего два года. Они с отцом ехали с дачи, мама была за рулем. Говорили, она всегда водила несколько… эксцентрично. У мамы был характер, она была консерваторка, красавица. Гастролировала с концертами, большой успех имела. У меня до сих пор хранятся афиши. А замуж вышла за совсем простого человека, мелкого служащего. Дед никак не мог с этим смириться, не давал ей зарегистрировать брак, прятал ее паспорт. Успокоился, только когда узнал, что дочь беременна. Когда мать родила, увез ее из родильного дома к себе, не хотел отпускать в ту квартиру, где она жила с мужем. Сказал даже: «Езжай туда одна, а ребенка оставь нам с матерью. Мы ее вырастим». Она не согласилась, конечно. Но через два года я все равно к ним вернулась…

Я сидела почти не дыша, у меня щипало в носу. Было жалко и Сонину маму, и Соню, и даже ее деда – властного, но хорошего, должно быть, человека.

– Растили они меня, как принцессу, – в смысле, следили, чтобы я с чернью не сближалась. Очень боялись, что повторю мамину судьбу. А я так и не поняла, что такого ужасного было в ее замужестве? Они даже фотографий отца не сохранили, не знаю, как он выглядел. Бабушка в разговоре с подругой называла его «кобель» и «черт» – она слова, бывало, употребляла удивительно грубые, несмотря на то что была дамой вполне интеллигентной… Так я нарисовала такого чертика с грустной собачьей мордой и написала «папа». Бабушка нашла и очень сердилась, сердилась и смеялась одновременно. Гоняли они моих кавалеров, запугивали меня, как могли – и болезнями постыдными, и «в подоле принесешь», и позор-то это какой для девушки на всю жизнь… Помню, пошла в кино с мальчишками, с одноклассниками, а дед уехал как раз куда-то на встречу с однополчанами. Вот мы и решили после сеанса еще погулять немножко, да и загулялись. Так вот мы идем по улице – уже темно, мне не по себе, а бабушка увидела нас с балкона и выбежала. Бежит она нам навстречу – как сейчас вижу! – такая высокая, стройная, седые волосы стоят вокруг лица, как у Медузы горгоны, на ней красный шелковый халат с вышитыми драконами, и от движения кажется, что драконы ожили и шевелятся. И она кричит: «Где твоя девичья честь?! Где твоя девичья честь?!» Мальчишки испугались да как прыснули врассыпную… А из окон соседи выглядывают, стыдобища! В общем… А вот мы уже и приехали.

Я взглянула на Соню новыми глазами. До этой короткой исповеди в автомобиле она казалась мне небожительницей, высшим существом, женщиной, которая сама распоряжается своей жизнью. Теперь к этому преклонению примешалось чувство жалости, Соня стала мне ближе, как будто рядом со мной сидела моя ровесница и жаловалась, что родители не отпустили ее в клуб с мальчиком.

Ее квартира представляла собой такой разительный контраст с домом ее бабушки и дедушки, что вряд ли это можно было считать простой случайностью. Там были укромные углы, закутки и мебель, много мебели, торчащей изо всех углов прихотливо выгнутыми ножками, рукоятками, какими-то загогулинами и завитками. Здесь было много свободного пространства и минимум обстановки. Там был дубовый паркет, пыльные шторы, ковры, плюш и бархат – здесь гладкие, белые доски пола, легкие жалюзи на окнах. В той квартире был полумрак, а здесь свет, много света. Он шел отовсюду – и из огромных окон, и с потолка, от стен, даже, кажется, снизу, из пола. Я подумала, что обилие этого теплого розоватого света должно самым благоприятным образом сказываться на внешности женщины – мне самой очень польстило большое зеркало в прихожей.

В Сониной кухне я припомнила душевую кабину, выглядевшую, как машина времени. Это явно был ее вкус – кухня походила на космический корабль, казалось, что она вот-вот сорвется и взлетит в стратосферу, оставляя за собой след рычащего пламени из газовых горелок. Хромированные поверхности, идеально прозрачное стекло, нигде ни одного пятнышка, ни одной туманности. На этой кухне нельзя было найти, к примеру, стыдливо втиснутое в уголок и присохшее там полотенце, здесь было куда чище, чем на кухне в «Boule de Suif».