Герта Мюллер - Сердце-зверь

На площадь Траяна я пришла встретиться с Эдгаром. Он появился с белой тряпичной сумкой в руке. Наполненной чем-то до половины. Орехами. Эдгар протянул сумку мне: «Полезно для нервов», — сказал с ухмылкой. Я высыпала пригоршню орехов в подол карлице. Она взяла один, сунула в рот и попыталась разгрызть. И вытолкнула орех языком, точно мячик. Орех запрыгал по мостовой. Тогда карлица стала брать орехи один за другим и тем же манером запускать их скакать по площади. Прохожие забавлялись. Глаза у карлицы были удивленные и серьезные.

Эдгар поднял увесистый камень, лежавший возле мусорного бака. «Их надо разбивать, — объяснил он карлице. — Там, внутри, такое, белое, это можно есть». Он стукнул по ореху. Карлица закрыла глаза руками и затрясла головой.

Эдгар ботинком подтолкнул расколотый орех к обочине, камень бросил в мусор.

Ребенок кладет на ладони отцу два ореха — один в правую руку, другой в левую. Он воображает, что это не орехи, а две головы: мамина и папина, или дедушкина и парикмахера, или голова Чертова Чадушка и его собственная, голова ребенка. Отец стискивает руки.

Раздается треск.

«Перестань, — требует бабушка-певунья, — а то трещишь, и у меня голова трещит».

Бабушку-певунью ребенок исключает из своей игры — раз у нее и так голова трещит.

Когда отец разжимает пальцы, ребенок смотрит, чья голова уцелела, а кто головы не сносил.

С площади Траяна мы уходили по узкой улочке, изогнутой, словно серп. Эдгар спешил как на пожар — из-за разбитого ореха карлица расстроилась до слез. Эдгар думал о ней.

— Я тебе запрещаю, — сказал Эдгар. — Сегодня мне надо ехать обратно, здесь мне ночевать негде. Ты должна обещать мне, что не сделаешь этого.

Я молчала. Эдгар остановился и заорал:

— Слышишь или нет?!

Рядом на дерево карабкалась кошка. Я сказала:

— Смотри-ка, на ней белые тапочки.

— Ты — не только ты одна, — сказал Эдгар. — Ты ничего не должна затевать, не обсудив прежде с нами. Если тебя сцапают, они будут уверены, что мы устроили это сообща. Все это ни к чему. — Эдгар споткнулся о корень, выпиравший из-под асфальта, как будто там протянулась поперек нашей дороги чья-то рука.

Голос Эдгара действовал мне на нервы. Я засмеялась — не потому, что он споткнулся, а от злости.

— Когда вы сидели далеко отсюда в ваших школах, я, между прочим, жила на свете, — сказала я. — Ты говоришь от лица всех, но Георг и Курт меня бы поддержали.

— Ешь-ка орехи, — сказал Эдгар, — глядишь и поумнеешь.

Эдгар жил в селе у своих родителей. Они не бранились, узнав, что его уволили. «Раньше то же самое было, — сказал отец Эдгара. — Твой дед, когда мы были еще под венграми, не мог стать начальником станции, он, понимаешь ли, не переиначил свою фамилию на венгерский манер. Дед был всего лишь рабочим дорожного участка и строил путепровод через долину. А недотепа, который додумался писать свою фамилию по-венгерски, через sz, получил железнодорожный мундир и грел задницу в кожаном кресле. Когда свистел паровоз, он вскакивал как ошпаренный и, схватив свой паршивый флажок, выбегал на перрон. Щелкал каблуками и от важности чуть не лопался. Дед твой, на него глядя, только посмеивался».

Когда вечерний поезд с Эдгаром скрылся и рельсы опустели, я увидела между шпалами битый камень — щебенку. Каждый камешек не больше ореха. Чуть дальше рельсы бежали по загаженной маслом траве. А небо убегало еще дальше. Я медленно побрела в ту сторону, куда уехал поезд, шла, пока не кончился перрон. Там я повернула назад.

Я стояла под большими вокзальными часами и смотрела на людей, которые сновали туда-сюда с корзинами и мешками, смотрела на прыгающую секундную стрелку часов, на автобусы, которые, поворачивая за угол, едва протискивали между домами свои животы. Вдруг я заметила, что в руках у меня только моя сумка, а орехи я, должно быть, забыла на скамейке. Я вернулась на перрон. На рельсах уже стоял следующий поезд. На скамейке было пусто.

Только одна дорога была у меня — дорога к телефонной будке.

Один гудок, второй, потом я назвалась каким-то чужим именем. Терезин отец поверил и позвал ее.

Тереза пришла в город к безвершинной иве с тремя стволами, росшей на берегу довольно далеко от других. Приоткрыв сумку, я показала Терезе стеклянную банку и кисть.

— К дому я тебя приведу, — сказала Тереза, — но участвовать — нетушки. Подожду тебя на соседней улице.

В банку я днем наложила кучу, с тем чтобы вымазать дерьмом стену дома капитана Пжеле. Решила написать «гад» или «пес» под его высокими окнами. Слова короткие, управлюсь быстро.