Мухаммед Диб - Кто помнит о море

После того, что произошло, слова их вонзались в меня, словно длинные иглы. Мне хотелось сказать им: «Замолчите!», но я не мог вымолвить ни слова.

— Теперь так будет каждую ночь.

— Бывают злые духи, которых ничем не проймешь.

— На то он и злой дух, от его злобы никуда не денешься.

— Люди как люди, ничего плохого не делали, я в этом уверена, а с ними вон как.

— Не беспокойся, тебе расскажут, что все это на благо человечества.

— Будь они прокляты. Идешь спать, старый?

— Да.

— Все, что натворили эти окаянные, зачтется им.

— Еще бы.

— А нам остается…

Зевнув, старуха со вздохом продолжала:

— Нам остается молиться, не то не знаю, что с нами станется.

— Против дьявола…

— Не богохульствуй.

В эту минуту я подумал о жене, о детях: они спали и ничего не слышали. Странная мысль, одна из тех, что иногда посещают нас, пришла мне на ум: «Они спят, как будто уже умерли».

Утром, едва проснувшись, я не мог удержаться и сказал об этом Нафисе, которая, должно быть, почуяла упрек в моих словах.

— Я не спала, я все слышала, просто мне не хотелось присоединяться к стаду блеющих овец, — нисколько не смутившись, ответила она.

Я невольно подумал: «О ты, феникс, петух с собачьим рылом, ты, что красовался сегодня ночью, посмотри, как светло вокруг, оставь открытой дверь, схоронись до срока».

В глазах ее мне чудился вызов, но ее улыбка была, как всегда, ясной и простодушной. Я счел себя отчасти побежденным, но не униженным, у меня не было сил сердиться на нее.

В глубине души я по-прежнему был неутешен, словно осиротелый ребенок. Если быть честным, то наедине с самим собой я признаю, что и в самом деле веду себя как ребенок. И не просто ребенок, а избалованный ребенок. А то, что теперь мне приходится жить средь немых и слепых, ничего не меняет, факт остается фактом: у меня не было другого выбора. Усталый от бессонной ночи, с тяжелой головой, я тем не менее сразу же ухожу, едва успев проглотить кофе. Я не мог усидеть дома. На улице меня охватывает радость, которую несет с собою утро, и я готов все забыть. На первый взгляд, люди озабочены только своими делами: лавки открыты, улицы политы водой — а может быть, это следы ночного прилива? — толпа спешит куда-то. Минотавры на своем посту, на перекрестках: настоящие мумии, которых оживили и поставили нести эту службу. После тысячелетнего сна многие из них никак не могут избавиться от неподвижности, скованности движений. А если к этому еще прибавить их крокодилий взгляд, то становится понятно, почему они внушают спасительный ужас, который выражается в глубочайшем почтении.

Когда я пришел в лавку Аль-Хаджи, там уже было полно народа. Еще у входа я услышал слова Хаму, тяжело дышавшего по обыкновению:

— …Закона больше нет, вот оно что!

Ища сочувствия, он обводит взглядом присутствующих, но все безмолвствуют. Лицо Хаму, в густой щетине, изрезано глубокими морщинами.

— Никто не думает больше о достоинстве, моральных устоев больше нет, вот оно что, — ворчит он.

Вид у Хаму подавленный. Я присмотрелся к нему внимательней: лицо как будто плесенью подернуто или мхом заросло, под глазами серые мешки — как он постарел! Он поймал мой взгляд.

— Откуда в них столько зла берется, как ты думаешь?

Я вслушиваюсь в его голос, и хотя в душе моей бушует буря, разобраться в своих чувствах я не могу и не знаю, что ему ответить. Внезапно я вспоминаю ужасную ночь и начинаю понимать: что-то и в самом деле случилось.

— Что, что такое произошло? — кричу я, потеряв над собой власть.

Хаму смотрит на меня с удивлением и, как мне кажется, даже враждебно, что делает его рыхлое лицо еще более морщинистым. На городские берега возвращаются злобные демоны.

— Сегодня на рассвете, как только начался отлив, обнаружили мертвые тела. Первыми их увидели зеленщики, приехавшие на рынок с овощами, и молочники, которые везли на ослах свои бидоны. Их было двадцать. Это бы еще ничего, по нынешним временам такое не в диковинку, все дело в том, что на телах были следы, отметины, каких еще никто никогда не видывал, причем на всех одинаковые. Над ними такое вытворяли… Их опознали: все до одного жители нашего города.

Вот оно! Ценой крови. Крик отчаяния, обращенный в грядущие времена.

— Отец семерых детей… Торговец табаком, — молвил Зелям.

— Преступление, не знающее себе равных, — подхватили хором остальные.

— Дай им волю…

— Они бы еще подумали, если бы…

— Да что там говорить, они уверены, феникс защитит их, что бы они ни творили.