Илья Стогов: Мертвые могут танцевать

Типов вроде меня (и вроде нее), в одиночку ездящих из страны в страну, выбирающих где подешевле и поменьше соотечественников, общающихся только на reception и с продавцами сигарет, а секс не делающих вовсе, — таких типов полпланеты. Сейчас полячка уедет, и от моей жизни вообще ничего не останется …

Опять вода гранитного цвета и бесцветное небо. Снова дожди, снова люди с плохими зубами и серой кожей. Каждый — сам по себе. Это-то и невыносимо. Здесь моя серая северная родина. Вчера здесь ничего не было, и завтра от родины ничего не останется. Рим лежит от нас далеко, а без римской мечты эта жизнь ничего не стоит.

И что-то я, знаете, запил. Это бывает со мной нечасто, но тут случилось. Я пил и говорил, а она не уезжала, слушала. Так долго меня давно никто не слушал.

Я говорил:

— Вы поедете со мной?

Она смеялась, снова сползала пощекотать член, а набаловавшись, возвращалась на подушку и закуривала новую сигарету.

— Не уезжайте. Давайте поедем обратно.

— Ах, какие у вас губы. Классно целуетесь!

— Мне не с кем целоваться. Губы есть, а целовать некого. Останьтесь со мной.

Она только смеялась.

— Или хотите, я поеду с вами? Будем жить в вашем Кракове. Вместе. Вы родите мне детей, и мы не станем больше никуда ездить.

— Вы не сможете никуда не ездить. Я не смогу никуда не ездить. Мы не сможем никуда не ездить. Никто не сможет никуда не ездить.

На седьмой день я проснулся один. Полячки не было. Гостиничный номер выглядел, будто его бомбили. Окурки валялись даже у меня в постели. Я заглянул в рюкзак: уходя, девушка вроде бы ничего не украла. Разбитый и ужасно себя чувствующий, я поперся в душ.

От душа мне стало только хуже. Стоя под струей, я заглянул в зеркало и увидел, что у меня на груди видны черные крупные буквы. Я вылез из кабинки и подошел к зеркалу поближе. Перед глазами все плыло.

Смешно: тушью для ресниц полячка написала мне прощальную записку прямо на коже. По-английски, с кучей ошибок. Я долго пытался разобрать ее каракули. Если вкратце, то она жаловалась, что не могла меня пьяного разбудить и говорила, что ей действительно пора. Внизу, в постскриптуме, она писала, что рожать от меня детей ей бы не хотелось.

Никто на свете не хочет рожать детей таким, как я.

Говоря честно, мне и самому не захотелось бы родить ребенка такому парню, как я.

Это было три года назад. С тех пор ни единого романа в моей жизни не случалось. Да я и сам не хочу.

Заводить семью, наверное, поздно. Пытаться проработать хоть где-то дольше полугода — бессмысленно. Сидеть дома или даже по кофейням на Невском — невыносимо. Умирать страшно.

И рано.

И не за что.

Так что пока можно ездить. Наверное, скоро я опять куда-нибудь уеду.