Илья Стогов: Мертвые могут танцевать

Когда умрет мир, от него останется Рим (ничего больше, ничего вечнее, чем Рим, не бывает). А когда умру я, от меня, наверное, тоже что-то останется, ведь не могу же я умереть весь целиком, иначе зачем все вообще затевалось?

Рим — это утертая слеза. Рим — это жить, зная, зачем ты это делаешь. Проблема только в том, что я-то живу не в Риме. В самом начале я собирался прожить свою жизнь не так, как прожил. Никогда мне не было дела до других людей. И уж тем более никогда мне не было дела до страны, в которой я живу. А потом мне исполнилось тридцать, а потом — еще больше, чем тридцать, и страна стала важна для меня, как вдруг становится важна ушедшая к другому жена, с которой прежде ленился даже целоваться перед сексом.

Рим будет стоять вечно, а моя собственная страна умирает на глазах. Я бы, конечно, хотел жить в Вечном городе, но, наверное, все-таки умру вместе с ней.

Англичанин все еще стоял рядом. Я видел, как не хочется ему уходить. На шее у парня болтались наушники от плейера. На прощание я спросил, что он слушает. Он ответил:

— The Joshua Tree.

XX век был последним, а ирландские мазефакеры U2 стали последней великой рок-н-ролльной группой этого столетия. Конец света случился в ритме их бас-гитары.

Альбом The Joshua Tree вышел осенью 1988-го. Я слушал его по семь раз в день… по полсотни раз в неделю… по дести раз в месяц… и слушаю его до сих пор. Я понял еще семнадцать лет назад: ничего похожего больше не появится. Дальше все будет, может, и не плохо, но уже не так. Лучшим временем останется та осень: я молод и длинноволос, воздух пахнет возможностями, мир рушится, и я наступаю на его обломки ногами, а в плейере круглые сутки играет U2.

После The Joshua Tree группа замолчала на целых три года. Я начинал понемногу нервничать: что же будет дальше? Запишут они еще что-нибудь или не запишут? Следующим их альбомом стал Ahtung, Baby, и на этом мир кончился.

Альбом вышел в августе 1991-го. Одновременно с его выходом умерла страна, в которой я родился, и мир умер вместе с ней, и стало ясно, что ждать больше нечего. СССР был последней великой империей мира. Жить в ней было невыносимо, как в любой великой империи. Я бы не хотел, чтоб СССР вернулся, но он пал, и мир стал пуст.

А три года назад U2 выпустили альбом All That You Leave Behind. Альбом оказался полным фуфлом. В том же году, когда он вышел, я последний раз пробовал построить отношения с девушкой.

Дело было в Хельсинки (Финляндия). Я возвращался в Петербург из Франции: Страсбург — Бремен — Стокгольм — Турку… Поезд — паром — опять паром — междугородний автобус. Утром я приехал в Хельсинки, и до дому осталось всего шесть часов езды.

Впереди была родина. Это вовсе не радовало. Ехать сразу в Петербург не хотелось. Пару дней я просто болтался по барам. Где-то в баре я и познакомился с той полячкой.

Она была блондинкой. У нее были жирно накрашенные ресницы. Она без конца смеялась. Я даже не помню, как ее звали. В первый же вечер она разделась, легла в мою гостиничную постель, широко раздвинула ноги, повернулась, чтобы мне было удобнее — никому на свете я не был так благодарен, как ей.

Она была со мной… Она была со мной… Она была со мной, а больше я никому на свете был не нужен.

Я говорил:

— Не уезжайте. Останьтесь со мной.

Она только смеялась.

— Не уезжайте. Пожалуйста. Давайте поедем обратно.

— Обратно? Куда обратно?

Я гладил ее волосы, объяснял:

— Обратно в Петербург. Будем вместе жить в Петербурге. Знаете, как прекрасно жить в Петербурге?

— Знаю. Еще я знаю, как прекрасно жить в Амстердаме, Афинах, Барселоне, Берлине, Братиславе, Бухаресте, Вене, Кёльне, Кракове, Лондоне, Львове… Продолжать?

— Я хочу с вами жить. Вместе. Вы родите мне детей, и мы не будем никуда уезжать.

— Вы не сможете никуда не уезжать. Я не смогу никуда не уезжать. Мы не сможем никуда не уезжать. Никто не сможет никуда не уезжать.

Она сползала по простыне вниз и в шутку щекотала мне член кончиком своего польского языка. Потом она ложилась ко мне на подушку, а я целовал ее волосы, ее губы, ее щеки, ее шею… ее уши… кто придумал смешное слово «мочки»?

Я из Европы ехал в Петербург, а она, наоборот, из Петербурга возвращалась в Европу. Она была такой же, как я. Тоже ездила по свету одна. По полгода не бывала в родном городе. У нее тоже не было ни дома, ни работы. Она сказала, что до этого тоже несколько недель ни с кем толком не разговаривала. Я целовал ее тело, гладил ее кожу, говорил ей русские слова, и она их понимала.